Житие отличается от жизнеописания не тем, что первое повествует о жизни святых, признанных Церковью таковыми, второе же описывает жизнь всех прочих человеков. Святость являет себя миру, но остается неотмирной, пребывая в вечном, и житие так или иначе говорит именно об этом чудесном проявлении в его связи с жизненным подвигом. Жизнь проживается, житие же совершается, жизнь проходит, житие - проходится, исполняется. Отсюда алчность, бурление, разбросанность, горечь и эфемерность первой и безмолвная собранность, достоинство и подлинность второго.
Каждый род святости, каждое служение особо. Апостолы или посланники, восприняв свет, становятся очами и светом для верующих, просвещая их тем же светом, которым были просвещены сами, удостоверяя тем самым оный дар.
Написание жития святителя Николая Японского - дело будущего. Архиепископ Николай, создатель и первоиерарх японской церкви, почивший в 1912 году, был причислен к лику святых почти через шестьдесят лет после кончины, 31 марта 1970 года, как равноапостольный святитель, просветитель всея Японии. Вся жизнь и все силы святителя были отданы проповеди Евангелия, сеянию Слова Божия в Стране Восходящего Солнца. Он отдал этим трудам более полувека, и они не пропали туне. Наганава Мицуо пишет: "Он оставил потомкам собор, 8 храмов, 175 церквей, 276 приходов, вырастил одного епископа, 34 иереев, 8 диаконов, 115 проповедников. Общее число православных верующих достигло 34110 человек, не считая 8170 человек, усопших ранее... В личном же владении он оставил только несколько предметов довольно изношенного гардероба".
Святитель Николай отдал делу проповеди всю свою жизнь - не случайно он сравнивал Японию со своей "невестой". Не раз вспоминал он слова, сказанные ему при вручении епископского жезла митрополитом Исидором: "До конца жизни служить тебе взятому на себя делу, и не допусти, чтобы другой обладал твоим венцом".
Александр Чех
***
"И будет яко древо, насажденное при
исходящих вод, еже плод свой даст во
время свое, и лист его не отпадет,
и вся, елика аще творит, успеет"
Миссионер - богатырь
О святители Николае Японском и его дневниках
Наиболее известный в Японии Николай - это Николай II, последний царь династии Романовых. Впрочем, в степени знаменитости ему не уступает свт. Николай Японский, основатель Японской Православной Церкви. Официальное название находящегося в центре Токио православного храма, - замечательного архитектурного сооружения с куполом в византийском стиле, - "Токийский Собор Воскресения", но все японцы называют его "Николай-до". "До" в японском языке имеет значение "грандиозное здание, религиозное или светское".
Отец Николай, только что окончивший С.-Петербургскую Духовную академию, в 1861 г. прибыл на Хоккайдо в Хакодате, в сане иеромонаха для исправления должности священника в церкви русского консульства. Тогда ему было 25 лет. Открытие Японии для внешних сношений произошло совсем незадолго до этого, страной управляли крупные феодалы во главе с сегуном. Реставрация монархии, именуемая "Мэйдзи исин", состоялась позже, в 1868 г., а официальное разрешение проповедовать христианство было дано еще через семь лет.
Отец Николай еще до отмены закона о запрете христианства в тайне начал вести миссионерскую деятельность. Первым его учеником и последователем стал бывший самурай, священник одного из синтоистских храмов в Хакодате Савабе Такума. Согласно преданию, видя в христианстве еретическое учение, оскверняющее "землю богов" - Японию, Савабе проник к старавшемуся распространить это учение о. Николаю, чтобы его обезглавить. Однако, услышав от о. Николая объяснение христианского учения, он тотчас понял свою неправоту и принял крещение, получив христианское имя Павел. Через несколько лет ему, первому из японцев, предстояло принять сан священника.
Первые годы после реставрации императорской власти стали временем невиданных для японской истории переходных преобразований. Социальный строй Японии в этот период сменился с феодализма на капитализм. Самураи (буси), бывшие прежде привилегированным сословием, столкнулись с необходимостью пересмотра системы ценностей, нравственных критериев, которых они придерживались до сих пор. Буддизм, получивший в феодальную эпоху статус государственной религии правительства сёгунов, в связи со сменой общественного строя на некоторое время утратил общественное доверие. Христианство было с воодушевлением принято прежде всего в среде обедневшей интеллигенции, как руководство для жизни.
Отец Николай, безусловно, обладал горячим религиозным рвением, но главным источником его поразительного успеха в проповедовании Православия было понимание духа японского народа. Сразу же по прибытии в Хакодате он прежде всего с усердием принялся за изучение японского языка, а затем и истории Японии, ее литературы. Он мог читать любые японские тексты - от классических до современных. Разговорным японским языком он овладел настолько, что, хотя и с некоторым акцентом, изъяснялся совершенно свободно.
Высокий, крепкого сложения, о. Николай в глазах японцев был подобен былинному богатырю. Черты лица его тоже были крупными, во взгляде его чувствовалась сила. И то обстоятельство, что Николай, рожденный в глухой русской деревне, целиком посвятил себя служению Православной Церкви, также вызывает в памяти образ былинного Ильи Муромца. Мирское имя свт. Николая было Иван Касаткин, родился он в селе Егорье-на-Березе Вельского уезда Смоленской губернии. Отец его, Димитрий Иванович, в этом селе был дьяконом. Сам о. Николай в дневниковой записи за 1 января 1877 г. использует слово "богатырь": "И иди-ка воспитание в направлении природы, из нас выйдут богатыри".
Однако Николай был не просто отважным и непреклонным борцом. За его внушительной наружностью скрывалась поразительно тонко чувствующая натура. Она проявляется и на страницах его дневников - в эмоциональных восклицаниях и выражениях, что к тех же дневниках их самокритично настроенный автор называет "экзальтацией" (запись от 1 января 1872 г.). Иногда он бывал недоволен своими подчиненными, что явствует из дневников, вне:шписимости от того, относится ли оно к русским или японцам, будь то лица духовного звания или простые прихожане. И все же его теплая заботливость распространялась на всех прихожан без исключения. В душе этого проповедника-богатыря жила поистине отеческая доброта.
Сердце о. Николая не оставалось глухо и к лирическим настроениям простых японцев. Он положил за правило почти ежегодно отлучаться из столицы, служившей оплотом миссионерства, и объезжать приходы, где жили православные верующие. Во время одного из таких путешествий, по пути в район Тохоку, самую глухую часть Японии, погонщик, которые вел лошадь о. Николая, спел ему несколько народных песен, которые тот записал в дневник вместе со своим русским переводом (4 июня 1881 г.):
Ототое вакарете киноу но кёова мунени намида но таемосену. Расставшись вчера, и сегодня грудь кипит вчерашними слезами.
Иронга мурасаки каоринга момоё хананга сакураги, хитонга буси. Из цветов лучший - фиолетовый, из запахов - сливы, из цветков - вишня, из людей - самурай.
Гири-но цумореба угуису саемо миёри ханарете ябуде наку. Бывают причины, что и соловей, покинувший сливу, поет в хворостиннике.
Из "Рапорта начальника Российской Духовной Миссии в Японии архимандрита Николая Совету Православного Миссионерского Общества" мы узнаем, что по состоянию на 1878 г., восьмой год деятельности Миссии, руководимой о. Николаем, в Японском приходе числилось: священников-японцев - 6 человек, миссионерских приходов - 31, миссионеров - 73, православных прихожан - 4115, населенных пунктов, в которых проживали православные - 150.
При Токийской миссии работали Катехизаторское училище (количество учащихся - 28 чел.), Семинария (30 чел.); кроме того, в Хакодате, где находилось первое русское консульство и начиналась проповедническая деятельность о. Николая, также существовала школа при Миссии (40 учеников и 31 ученица).
В 1880 г. о. Николай был возведен в сан епископа. Называемый теперь его именем Собор Воскресения начали строить по проекту русского архитектора М. А. Щурупова в 1884 г., и через семь лет его строительство было завершено. Все расходы по возведению Собора - 225 тыс. рублей - были полностью оплачены из добровольных пожертвований благотворителей-россиян.
В первые десять лет правления Императора Мэйдзи (1868- 1878) христиане различных направлений активно начали проповедническую деятельность, конкурируя друг с другим. На 1900 г. по количеству верующих Православная Церковь занимала в Японии второе место после Католической.
Самым трудным временем для о. Николая была Русско-японская война 1904-1905 гг. Православие считалось всеми в Японии русской разновидностью христианства. Деятельность Японской Православной Миссии оплачивалась из русской государственной казны, из средств Миссионерского Общества и Синода. Сразу после начала войны русский посланник предложил о. Николаю покинуть Японию, на что тот ответил отказом и остался в Токио. Японским священникам и простым прихожанам он велел молить Господа о победе Японии, сам же молился о победе России. Епископа, патриота России, приводили в уныние и отчаяние следовавшие одно за другим поражения русских войск. И даже после начала в Америке Портсмутской мирной конференции между Японией и Россией он еще надеялся, что, "должно быть, скоро будет большое сражение, и в нем, наверное, мы победим" (30 августа 1905 г.). Японцы - ученики о. Николая догадывались о настроении учителя и в присутствии епископа старались по возможности избегать разговоров о войне.
Во время войны были случаи, когда православных японцев преследовали по подозрению в шпионаже в пользу России. Однако Православная Церковь смогла вынести все испытания войны. А когда война закончилась, вновь стали появляться японцы, которые принимали Православие. В 1912 г. (в том году, когда о. Николай окончил свои земные дни) число православных японцев превышало 34 тыс. человек.
Одно из великих свершений, составляющих наследие о. Николая, - перевод Священного Писания. В работе над переводом ему помогал потомок знаменитого в Японии ученого-конфуцианца, крещенный в Православие Павел Накаи. Их совместными усилиями был переведен на японский язык и издан полный текст Нового Завета; кроме того, переведены были обширный Служебник и Закон Божий. В Японской Православной Церкви и теперь используются тексты, переведенные св. Николаем. Накаи - один из тех японцев, чье имя чаще всего встречается на страницах дневников о. Николая.
Японская Православная Церковь выполняла роль "окна", через которое в Японию передавалась русская культура. Из учеников семинарии вышли многие переводчики-русисты, как специалисты по устному переводу, так и переводчики русской литературы. Упомянем, например, Василия Нобори (литературный псевдоним - Сёму), познакомившего японского читателя с творчеством многочисленных современных ему писателей России. Первым переводчиком на японский произведений Чехова стала японка Елена, жена ректора семинарии Ивана Сенума, бывшая выпускница Женской семинарии (ее писательский псевдоним - Сенума Каё).
В 1970 г. епископ Николай был причислен к лику святых. Однако нельзя сказать, что при советском строе личность святителя Николая, считавшегося "японским приспешником", вызывала заметный интерес ученых-японистов. В 1980 году первым заинтересовался его дневниками и стал их разыскивать исследователь творчества Ф. М. Достоевского проф. Кэнносукэ Накамура (тогда сотрудник Университета Хоккайдо, сейчас - Токийского университета). По словам проф. К. Накамура, его интерес к личности о. Николая начался с того момента, когда он обратил внимание на факт его встречи с Достоевским перед знаменитой речью писателя на открытии памятника Пушкину в Москве. После многих мытарств Накамура в конце концов установил, что дневники свт. Николая хранятся в Центральном государственном историческом архиве в Ленинграде. Таким образом, ровно через сто лет после встречи Достоевского и о. Николая Кэнносукэ Накамура "открыл" о. Николая. Часть этих дневников, расшифрованная петербургскими исследователями, супругами Ларисой Николаевной и Константином Ивановичем Логачевыми, в 1994 г. была опубликована издательством Хоккайдского университета. В составлении и редактировании этого издания кроме К. Накамура принимали участие также проф. Рёхэй Ясуй, проф. Мицуо Наганава и автор этой статьи. В книгу вошли дневниковые записи 1870-1876 гг. (С.-Петербург и Хакодате), 1879-1880 гг. (С.-Петербург и Москва), 1881 г. (сделанные при обзоре Церквей в областях Дзёсю и Тохоку), 1882 г. (Киото и Токио), 1903-1905 гг. (Токио - накануне, во время и после Русско-японской войны).
Ёсикадзу Накамура, профессор женского
университета Кёрицу (Япония), иностранный член РАН
Призвание
Иван Дмитриевич Касаткин родился 1 августа 1836 года в селе Береза Вельского района Смоленской губернии. Его отец Дмитрий Иванович Касаткин служил диаконом в сельской церкви. Ребенка назвали Иоанном, в честь славного Пророка, Предтечи и Крестителя Господня. Его мать Ксения Алексеевна умерла 34 лет от роду, когда ему было всего пять лет. Несмотря на вопиющую бедность, мальчика отдали учиться сначала в Вельское духовное училище, а затем в Смоленскую семинарию. С. Недачин пишет: "При отсутствии железных дорог юноша должен был тащиться по ужасным и теперь еще Вельским трущобам к губернскому городу Смоленску для получения образования в духовной семинарии. Далеко не все семинаристы того времени ездили учиться на лошадях. Очень многим из них, наиболее бедным, к числу которых принадлежал и мальчик Касаткин, приходилось идти пешком на протяжении свыше 150 верст, чтобы явиться в стены семинарии".
В 1856 году он блестяще окончил курс семинарии и был на казенный счет отправлен в Петербургскую Духовную академию, где учился до 1860 года.
Молодой человек выказывал выдающиеся способности; предполагалось, что он останется при Академии для подготовки к профессорской деятельности, однако решение отправиться в Японию совершенно изменило его судьбу.
Оно было принято совершенно неожиданно. По свидетельству самого святителя Николая, ему до того времени никогда и в голову не приходила мысль о монашестве. Однажды же, проходя по академическим комнатам, Иван Дмитриевич заметил объявление с предложением отправиться кому-нибудь из окончивших академический курс в Японию на роль настоятеля посольской церкви в Хакодате. Несколько товарищей Касаткина уже выразили желание ехать в Японию в сане священника. Приглашение это не произвело на юношу особого впечатления, хотя в свое время его сильно впечатлили воспоминания Головнина о Японии. Он спокойно пошел ко всенощной. И вот, во время богослужения, он вдруг решил, что должен ехать в Японию. Вернувшись от всенощной, он в глубоком волнении направился к ректору Академии, преосвященному Нектарию, и заявил ему о своем желании ехать в Японию, но не женатым священником, а монахом. Ректор очень сочувственно отнесся к порыву юноши и доложил о его желании митрополиту. В самый непродолжительный срок судьба Ивана Дмитриевича Касаткина была решена.
21 июня 1860 года юношу постригли в монашество с именем Николай. 29 июня, в день святых первоверховных апостолов Петра и Павла, он был рукоположен в иеродиакона, а на следующий день, когда праздновался Собор двенадцати апостолов (престольный праздник академической церкви), - в иеромонаха. Епископ Нектарий, постригавший юношу, нарек его Николаем и сказал: "Не в монастыре ты должен совершить течение подвижнической жизни. Тебе должно оставить самую Родину, идти на служение Господу в страну далекую и неверную. С крестом подвижника ты должен взять посох странника, вместе с подвигом монашества тебе предлежат труды апостольские".
В конце июня иеромонах Николай покинул Петербург и три дня провел со своими родными в деревне. Простившись с ними, он отправился в далекий путь. С собою он взял Смоленскую икону Божией Матери, которую хранил всю жизнь.
"Когда я ехал туда, я много мечтал о своей Японии. Она рисовалась в моем воображении как невеста, поджидающая моего прихода с букетом в руках. Вот пронесется в ее тьме весть о Христе, и все обновится... Тогда я был молод и не лишен воображения, которое рисовало мне толпы отовсюду стекающихся слушателей, а затем и последователей Слова Божия, раз это последнее раздастся в Японской стране" .
Дорога в Японию была долгой и трудной. Зиму иеромонах Николай провел в Николаевске-на-Амуре. Здесь он встретился со святителем Иннокентием, просветителем Сибири (в ту пору епископом Камчатским). Последний благословил его на предстоящие труды и посоветовал вплотную заняться изучением японского языка. Видя бедную рясу иеромонаха, епископ Иннокентий купил хороший бархат и сам выкроил из него рясу отцу Николаю. Также он возложил на отца Николая наперсный бронзовый крест, полученный за участие в Крымской кампании.
14 июня (2 июня ст. ст.) 1861 года иеромонах Николай на военном транспорте "Амур" прибыл в японский порт Хакодате.
***
Япония и японцы конца XIX века. Предположительно, снимки делал фотограф итальянского происхождения Адольфо Фарсари, который после военной карьеры поселился в Йокогме. На снимках изображена повседневная жизнь обычных японцев на рубеже XIX и XX веков. Все работы раскрашены вручную. Фото - Etoday.Ru
***
Принято считать, что первые европейцы появились в Японии в начале сороковых годов XVI века. В 1543 году на Кюсю появились португальские купцы и вслед за ними - миссионеры-иезуиты. Франциск Ксавье, распространявший Евангелие в Индии и Индокитае, ступил на японскую землю в 1549 году. Проповедь шла успешно, число христиан стремительно росло (особенно в южных портах, часто посещавшихся португальцами), чему в немалой степени способствовала поддержка нового учения правителями, стремившимися монополизировать торговлю с португальцами (помимо прочего португальцы ввозили в Японию огнестрельное оружие). Отдельные князья переходили в католичество вместе со своими вассалами и крестьянами. К 1580 году в Японии насчитывается уже около 150 тыс. христиан. В 1582 году иезуитами организуется посольство христианских князей Кюсю в католические страны Европы - Португалию, Испанию и Италию. Послов принимают испанский король Филипп II и папа Григорий XIII. Славный Ода Нобунага (1533-1582), положивший начало объединению Японии, не только не мешает миссионерской деятельности иезуитов, но даже покровительствует им. Примерно в это же время в Японии появляются монахи доминиканского и францисканского орденов и, несколько позже, английские и голландские купцы. Преемник Нобунага, Тайко Хидэёси, вначале относится к иезуитам достаточно терпимо, однако уже в 1587 году издает указ о запрещении распространения христианства в Японии и об изгнании иезуитов из страны, предписывающий всем заморским миссионерам покинуть Японию в течение 20 дней. Указ этот не был выполнен - иезуиты скрылись во владениях князей, принявших христианство. Через десять лет были распяты на крестах 6 францисканцев, 3 иезуита и 17 японских христиан. Тем не менее в начале XVII века количество христиан становится еще большим и достигает 200 тыс. (по некоторым источникам - 750 тыс. или даже 1 млн).
В 1611-1614 годах появляется ряд новых указов, направленных против христианства, после чего начинаются открытые гонения. С 1624 по 1638 год издаются указы, которые запрещают иностранцам посещать, а японцам - покидать Японию или же возвращаться в нее после пребывания в других странах. При Хидэтада и Иэмицу гонения достигают апогея. По разным данным, за время гонений в Японии было замучено от нескольких десятков до нескольких сот тысяч христиан. Вдоль проезжих дорог появились бесконечные вереницы крестов. Христиан пытали, распинали, сжигали, заживо зарывали в землю. В 1637 году, доведенные до крайности непосильными налогами, крестьяне острова Кюсю, возглавляемые ронином (самураем, лишившимся своего господина), подняли бунт, известный ныне как Симабарс- кое восстание. Большинство участвовавших в нем крестьян исповедовало христианство, и восстание тут же приняло религиозную окраску. Поддерживаемые ронинами, христиане в течение пяти месяцев удерживали у стен крепости стотысячное сёгунское войско. Сёгуну пришлось прибегнуть к помощи голландцев, разрушивших выстрелами своих корабельных пушек стены твердыни. Практически все население крепости, составлявшее более 37 тыс. человек, было уничтожено (в живых осталось около 100 человек).
Известно, что святитель Николай неодобрительно отзывался об этом восстании, но указывал на мученическую стойкость обманутых своими главарями людей и их любовь ко Христу.
Вскоре после разгрома восстания была введена система обязательной ежегодной регистрации всех японцев в буддийских приходах ("домашних храмах"), которая гарантировала непринадлежность членов этих приходов христианской Церкви. Отречение требовалось не только от данного лица и членов его семьи, но и от их потомков в третьем и четвертом колене, при этом отречение должно было повторяться ими раз за разом. Архиепископ Антоний (Мельников) пишет о сохранившихся доныне медных иконах Спасителя и Богородицы со стертыми и истоптанными краями. Отрекавшихся понуждали становиться на иконы, но несчастные пытались стоять на их краях.
В 1639 году исповедание христианства в Японии окончательно запрещается. Япония изолирует себя от мира на два с лишним столетия. Сохраняются лишь торговые контакты с протестантской Голландией (судам голландцев разрешен вход в порт Нагасаки), Китаем и Кореей.
Тогда же возникла и японская катакомбная Церковь, открыто заявившая о своем существовании только в 1865 году (в ту пору численность ее составляла около 20 тыс. человек). Катакомбники жили главным образом на западе Кюсю, в окрестностях Нагасаки и Симабара. После легализации они отказались от воссоединения с католиками и сохранили собственную иерархию, состоящую из мирян. Известно, что в годы гонений они поклонялись Богородице под видом бодхисатвы Каннон.
"Открытие" Японии и последовавшие за ним падение сёгуната и восстановление императорской власти в 1868 году в корне изменили ситуацию. Страна взяла курс "на Запад". В 1873 году антихристианский закон был отменен. В стране появилось множество христианских миссионерских центров. В том же 1873 году японцы перешли с традиционного лунного на григорианский солнечный календарь. Был установлен единый для всей страны выходной день - воскресенье. В 1854 году Япония подписала торговые договоры со США, Англией, Францией и Голландией.
В 1855 году был подписан и договор с Россией, известный как Симодский трактат. В соответствии с ним японское правительство открывало для России три порта: Симода, Хакодате и Нагасаки. В Хакодате было открыто русское консульство. В ту пору население этого города составляло около 6 тыс. жителей.
Хакодате
Первым русским консулом в Хакодате был назначен Иосиф Антонович Гошкевич (1814-1875), личность замечательная во многих отношениях. Он прибыл в Хакодате в третьей декаде сентября 1858 года в сопровождении семьи, морского офицера, врача, священнослужителя (последний по болезни вернулся на родину в год учреждения консульства), четырех слуг и двух служанок.
Еще до прибытия иеромонаха Николая в Японию русское консульство успело построить в Хакодате церковь Воскресения Христова (впоследствии, во время большого хакодатского пожара, эта церковь сгорела, и на ее месте был построен каменный храм). Строил и освящал церковь отец Василий Махов. Болезнь вынудила его уже через год покинуть Японию и вернуться на родину, после чего И.А. Гошкевич и обратился в Синод с просьбой прислать священника с высшим духовным образованием.
Следует заметить, что в эту пору отношение японцев к иностранцам было весьма и весьма недоброжелательным. Навязанные западными странами договоры "о мире" вызывали крайнее неудовольствие у самураев, считавших иностранцев "варварами" и ратовавших за их полное изгнание. Соответственно открытие страны и появление иностранцев способствовали развитию крайней ксенофобии, проявлявшейся порой в открытом насилии. Так, за первое полугодие 1861 года было убито шесть иностранцев. Вооруженные нападения на христиан, в которых японцы видели едва ли не главных своих врагов, происходили в Киото, Эдо и Иокогаме. В Хакодате инцидентов подобного рода не было, однако и к русским японцы относились с ничуть не меньшей, а то и большей подозрительностью, чем к другим иноземцам. Смута, а вместе с ней и антисёгунские настроения усиливались. В 1862 году началась настоящая гражданская война, закончившаяся в 1868 году отставкой сёгуна и созданием императорского правительства. Последним оплотом сил сёгуна волею судеб оказался Хакодате, занятый флотом Эномото. Однако флот этот был разбит императорскими силами уже в мае 1869 года. Император переехал в Эдо, получивший после этого название Тоокёо [Токио], или "Восточная столица". Началась эпоха Мэйдзи - эпоха "Просвещенного Правления".
"Один Господь знает, сколько мне пришлось пережить мучений в эти первые годы. Все три врага: мир, плоть и диавол - со всей силой восстали на меня и по пятам следовали за мной, чтобы повернуть меня в первом же темном, узком месте, и искушения эти были самые законные по виду: "Разве я, как всякий другой человек, создан не для семейной жизни? Разве не можешь в мире блистательно служить Богу и ближним? Разве, наконец, не нужны ныне люди для России более, чем для Японии?" И т. д. Тысячи наговоров выливают тебе в уши, и это каждый день и час, и наяву и во сне, и дома в келье, и на молитве в церкви. Много нужно силы душевной, великое углубление религиозного чувства, чтобы побороть все это".
О проповеди не могло идти и речи, ибо "тогдашние японцы смотрели на иностранцев как на зверей, а на христианство как злодейскую секту, к которой могут принадлежать только отъявленные злодеи и на чародеи". Помимо прочего, молодой миссионер не знал японского языка и не был знаком с японской религией, историей и культурой. "Приехав в Японию, я, насколько хватало сил, стал изучать здешний язык. Много было потрачено времени и труда, пока я успел присмотреться к этому варварскому языку, положительно труднейшему на свете, так как он состоит из двух: природного японского и китайского, перемешанных между собою, но отнюдь не слившихся в один". "Кое-как научился я наконец говорить по-японски и овладел тем самым простым и легким способом письма, который употребляется для оригинальных и переводных ученых сочинений". Сначала его учил японскому переводчик хакодатского губернатора. По рекомендации последнего иеромонах Николай стал посещать частную школу известного своей редкостной эрудицией Кимура Кэнсая. Там же он занялся изучением истории и литературы Японии, а также буддизма, синтоизма и конфуцианства. Помимо Кимуры Кэнсая, его наставниками были Сага Дзюан и Ниидзима Симэта. На кабинетные занятия ушло восемь лет. Практически все это время он занимался по 14 часов в сутки. Тогда же он стал посещать литературные собрания и языческие храмы. Д. М. Позднеев7 пишет: "Путем постоянного чтения японской литературы и постоянного общения с японцами отец Николай достиг удивительного знания японского разговорного и книжного языка. У него был сильный иностранный акцент, однако это не мешало ему быть понимаемым всеми японцами от мала до велика, богатство словаря и легкость построения фраз давали его речи силу, приводившую в восторг всех японцев... Фразы были краткие, обороты самые неожиданные, но чрезвычайно яркие и сильные".
"Я старался сначала со всей тщательностью изучить японскую историю, религию и дух японского народа, чтобы узнать, в какой мере осуществимы там надежды на просвещение страны евангельской проповедью, и чем больше я знакомился со страной, тем более убеждался, что очень близко время, когда слово Евангелия громко раздастся там и быстро пронесется из конца в конец империи".
Первым обращенным в православие японцем стал Такума Савабе (1835-1913), бывший самурай клана Тоса, жрец старой синтоистской кумирни в Хакодате. Савабе состоял членом тайного общества, поставившего своей целью изгнать всех иностранцев из Японии, и был известен как превосходный фехтовальщик. В качестве учителя фехтования он и приходил к сыну русского консула И. А. Гошкевича. Некогда он странствовал по Японии, зарабатывая на жизнь уроками фехтования. Придя в Хакодате, он женился на дочери жреца синтоистской кумирни и принял не только его фамилию Савабе, но и наследственный жреческий сан и место служения своего тестя.
Подробный рассказ об обращении японца, происшедшем в 1864 году, приведен в книге А. Платоновой "Апостол Японии" (СПб., 1916).
Савабе то и дело сталкивался с иеромонахом Николаем в доме консула и всегда смотрел на него с такой ненавистью, что однажды тот не выдержал и спросил:
За что ты на меня так сердишься? Последовал совершенно определенный ответ:
Вас, иностранцев, нужно всех перебить. Вы пришли выглядывать нашу землю. А ты со своей проповедью всего больше повредишь Японии.
А ты разве уже знаком с моим учением?
Нет, - смутился японец.
А разве справедливо судить, тем более осуждать кого-нибудь, не выслушавши его? Разве справедливо хулить то, чего не знаешь? Ты сначала выслушай да узнай, а потом и суди. Если мое учение будет худо, тогда и прогоняй нас отсюда. Тогда ты будешь справедлив.
Ну, говори!
Слова иеромонаха Николая потрясли самурая. Он испросил дозволения встретиться с иеромонахом вновь и продолжить беседу. Через некоторое время отец Николай уже писал митрополиту Исидору: "Ходит ко мне один жрец древней религии изучать нашу веру. Если он не охладеет или не погибнет (от смертной казни за принятие христианства), то от него можно ждать многого".
В письме от 20 апреля 1865 года иеромонах Николай пишет: "Жрец с нетерпением ждет от меня крещения. Он хорошо образован, умен, красноречив и всею душою предан христианству. Единственная цель его жизни теперь - послужить отечеству распространением христианства, и мне приходится постоянно останавливать его просьбы из опасения, чтобы он не потерял голову, прежде чем успеет сделать что-либо для этой цели".
Об опасности положения Савабе позволяет судить следующий его рассказ: "Открыто читать эту книгу [Евангелие] я не мог, а читать хотелось. Вот я и выдумал читать ее в то время, когда совершал службы в своем мия [т. е. в языческом храме]. Положишь, бывало, перед собой Евангелие вместо языческого служебника, да и читаешь, постукивая в обычный барабан. Никто и не думал, что я читаю иностранную "ересь"".
Вскоре Савабе привел к иеромонаху Николаю своего друга, врача Сакаи Ацунори. Через некоторое время к ним присоединился третий друг - врач Урано. Японцы стали самостоятельно проводить катехизаторские беседы, и к весне 1868 года уже насчитывалось до 20 человек, готовых принять крещение.
В это время в Нагасаки вновь начались гонения на католиков, в Хакодате же прибыл новый чиновник. В апреле 1868 года иеромонах Николай тайно крестил трех друзей в своем кабинете, после чего, переждав ненастье, они покинули Хакодате. Это были Павел Савабе, Иоанн Сакаи и Иаков Урано. Именно тогда, за пять месяцев до наступления эпохи Мэйдзи, зародилась Японская Православная Церковь.
На Савабе тут же обрушились тяжкие испытания. Его Ж6Н& сошла с ума и через несколько месяцев в припадке болезни сожгла собственный дом. Савабе так и не нашел прибежища и в скором времени вернулся в Хакодате. Теперь он не имел не только средств к пропитанию, но и крова. Тогда же у в 1868 году, он был заключен в темницу. Святитель Николай писал: "Перед моими глазами совершился процесс рождения человека к новой жизни благодатию Божиею, а за моими глазами начинался уже другой процесс - процесс испытания и укрепления сил новорожденного Павла".
Восьмилетний его сын по наследственному праву стал жрецом той же кумирни, что давало ему средства кормить себя и больную мать. Позднее Павлу Савабе было дано утешение видеть и сына своего христианином. Испытания лишь укрепили ревность Павла, и в 1875 году он был рукоположен во священника. "Вторым христианином был у нас г-н Сакай Иоанн. Это был местный врач и близкий друг г-на Савабе, обращенного в христианство. Савабе старался склонить к тому же и своего друга, но Сакай был силен в диалектике, и трудно было победить его; тогда г-н Савабе стал почаще приглашать его ко мне, и мы вдвоем убеждали его. Наконец и г-н Сакай был крещен и даже посвящен в сан священника, в каковом сане скоро, по болезни, и скончался. Третьим христианином был г-н Урано Иаков, также бывший врач. За ним было совершено святое крещение в Хакодате над нынешним о. Иоанном Оно, а затем крестились и некоторые другие. Но означенные лица были главными из первых наших христиан. После того все более и более увеличивалось число принимающих святое крещение, и стала предвидеться возможность систематического распространения христианской веры в Японии.
С этою именно целью, для получения на это официальных полномочий, я отправился на время в Россию и, получив там на это разрешение и благословение у Святейшего Синода, опять возвратился в Японию. По моем приезде, скоро меня навестил г-н Савабе и, между прочим, сообщил мне о странном, во время моего отсутствия из Японии, поведении г-на Сакая, который проводил все время в заботах о возможно большей выручке денег из своих занятий, тогда как остальные христиане старались, напротив, всем делиться со своими братьями. Услышав об этом, я хотел было обличить г-на Сакая, но с приходом последнего йело тотчас объяснилось. Явившись ко мне, г-н Сакай представил собранные им сто иен (около двухсот рублей), которые пожелал употребить на дела Церкви. Так разъяснилось недоумение г-на Савабе относительно странного, по-видимому, поведения г-на Сакая.
Другой, подобный по своей видимой странности, случай произошел с г-ном Томи Петром. В одно время все заметили его вне-запное исчезновение куда-то. Никто..не знал, куда он скрылся. Я спросил жену, но и она не знала, хотя ее лицо не выражало ни горя, ни даже особой озабоченности. Все это было весьма загадочно и продолжалось довольно долго. Но вот, спустя 11 дней после этого, однажды вечером, около одиннадцати часов, г-н Петр Томи является ко мне в сопровождении г-на Сакая. Вижу - худ до невероятности, кости сильно выдались на совершенно изменившемся в своем цвете лице; просто жалко было смотреть на него. На мои вопросы - где он был и почему так сильно исхудал, он ответил, что все это время он проводил в воздержании от сна и пищи и в молитве о скорейшем просвещении братьев-язычников тем светом истины, которого он сам недавно сподобился. Услышав обо всем этом, я был очень изумлен столь трогательным проявлением горячей верности по вере. Но все-таки я должен был заметить ему, что такое дело впредь нужно совершать согласно с установлениями Церкви, ибо иначе можно принести сильный вред своему здоровью".
В конце 1869 года иеромонах Николай, испросив отпуск, отправляется в Россию ходатайствовать перед Святейшим Синодом о разрешении открыть в Японии русскую духовную миссию.
В Россию иеромонах Николай приехал в феврале 1870 года. Его ходатайство было удовлетворено. 6 апреля 1870 года Александр II высочайше утвердил определение Святейшего Синода об учреждении в Японии русской духовной миссии в составе начальника миссии, трех иеромонахов-миссионеров и причетника. Половину намечаемых расходов брало на себя казначейство, другая половина была отнесена за счет типографского капитала духовного ведомства. Всего духовной миссии ассигновалось 6 тыс. рублей в год и 10 тыс. рублей единовременно. Миссионерские станы располагались в Токио, Киото, Нагасаки и Хакодате. Начальником миссии был назначен иеромонах Николай с возведением в сан архимандрита. Миссия подчинялась ведению Камчатского епископата. Обязанности миссионеров были изложены в "Инструкции для Миссии", представленной иеромонахом Николаем и утвержденной Синодом. Перед отъездом в Японию архимандрит Николай смог повидаться со стариком отцом.
В Хакодате он вернулся в марте 1871 года. Проповедь Евангелия продолжалась и в его отсутствие. В конце года архимандрит Николай крестил в Сендае одиннадцать человек.
Святитель Николай и священники Японской Православной Церкви. Юбилейное фото в честь 25-летия епископской хиротонии святителя Николая. 11 июля 1906 г.
В 1872 году в Хакодате прибыл иеромонах Анатолий (Тихай), кандидат Киевской Духовной академии. Архимандрит Нико-лай отзывался о нем так: "Лучших помощников я не желал бы!" Он оставляет Хакодатскую церковь на о. Анатолия и 4 февраля 1872 года перебирается в Токио.
Токио
Отец Николай поселился в токийском районе Цукидзи, в котором проживали иностранцы - дипломаты и коммерсанты. "Представьте, например, мою обстановку, хотя это одна из последних мелочей. Жара теперь, Боже, кзквя жара! Перестать работать, конечно, нельзя, не об этом речь; и утром до полудня, и вечером с пяти часов человек 20-30 имеет полное право приходить выслушивать уроки Закона Божия. Но куда приходить? Мое жилище - одна комната на чердаке по точнейшему измерению 11 квадратных футов [?]! Вычтите из этого пространство, занимаемое столами, стульями и подобием сделанного дивана, заменяющего мне кровать; высота - стать в ней во весь рост человеку такого роста (как я) едва возможно. Разочтите, сколько воздуха в таком жилье. И в нем, однако, происходит катехизация 20-ти человек. Сидеть - уже не спрашивайте, как сидеть... К счастью, еще два окошка, одно наискось другого. Если благотворительная природа посылает ветерок, то ничего. А если нет веяния воздуха - духота нестерпимая. Внимание с трудом связывает мысли; самое горло отказывается служить полтора или два часа подряд".
В 1872 году в Японии вновь начинаются гонения на христиан. В феврале в Сендае за принадлежность к христианству было арестовано и допрошено более 120 человек. В Хакодате поводом к гонениям послужил пасхальный перезвон, привлекший в церковь множество любопытствующих, чем не замедлили воспользоваться катехизаторы. Губернатор приказал арестовать всех катехизаторов, уволил с работы чиновников-христиан и закрыл типографию миссии. Савабе, занимавшийся катехизацией в Сендае, и Сакаи, находившийся в это время в Хакодате, вновь оказались в тюрьме. Их освобождение стало возможным только после обращения архимандрита Николая к высокопоставленным правительственным чиновникам Ивакура Томоми и Кидо Такаёси, которые, помимо прочего, известили его о том, что отношение японского правительства к христианству вот-вот должно измениться.
И эти изменения не заставили себя ждать. Уже 10 февраля 1873 года вышел указ, отменявший антихристианские законы.
"Признаки того, что Богу угодно просвещение Японии светом Евангелия, с каждым днем выясняются все более. Взгляните на этот молодой, кипучий народ. Он ли не достоин быть просвещенным светом Евангелия? С каждым днем ко всем миссионерам, в том числе и к русским, приходят новые люди, жаждущие знать о Христе. С каждым днем число новообращенных растет... Господь попустил нас испытать гонение, но неизбежная туча уже пронеслась мимо..."
Вскоре архимандриту Николаю удалось найти участок земли для будущей токийской миссии. Он принадлежал графу Тода и находился на холме Суругадай. 16 сентября (3 сентебря ст. ст.) 1873 года он перебрался на этот участок, открыв здесь школу русского языка и катехизаторскую школу, в которых он сам и преподавал.
На 32 тыс. рублей, собранных среди частных жертвователей адмиралом Е. В. Путятиным, в том же 1873 году было построено двухэтажное здание миссии с домовой церковью, классами и дортуарами (спальными помещениями) школы катехизаторов. На средства О. Е. Путятиной (дочери адмирала Путятина) и графини Орловой-Давыдовой была открыта женская школа на 100 учениц.
В катехизаторское училище принимали мужчин в возрасте от 18 до 60 лет, которые должны были представить рекомендацию и ручательство местных катехизаторов.
В Женском духовном училище изучались Закон Божий, арифметика, японская и всеобщая история, китайский, японский и русский языки, каллиграфия, рукоделие и шитье.
Тогда же была учреждена и Семинария (Сэйкё сингакко). Первоначально она размещалась в нескольких специально при-обретенных архимандритом Николаем домиках. Первый выпуск состоялся в 1882 году.
Программа была примерно такой же, что и в русских духовных семинариях, с той разницей, что здесь не преподавались классические языки. Преподавание велось на японском, однако при этом обращалось особое внимание на изучение русского языка. Поступать в семинарию могли юноши и мужчины в возрасте от 14 до 60 лет. Обучение продолжалось семь лет. Кроме богословских предметов в курс семинарии входили русский и китайский языки (при этом изучалась и классическая китайская литература), алгебра, геометрия, география, китайско-японское письмо, история (всеобщая, японская и российская), психология и история философии. Сам отец Николай в течение многих лет преподавал в семинарии догматическое богословие и всеобщую гражданскую историю.
Большинство поступающих в семинарию не были христианами. После окончания четвертого класса они должны были крес-титься или же покинуть семинарию и продолжить свое обучение в другом учебном заведении. С пятого класса студентам семинарии вменялось в обязанность ходить в свободное время по частным домам с проповедью христианства. Младшие же классы в значительной степени носили характер общеобразовательной школы, которая, помимо прочего, давала студентам возможность познакомиться с русской культурой. Об уровне и качестве преподавания в семинарии говорит хотя бы то обстоятельство, что министр иностранных дел Японии Соэдзима Танэоми отдал на обучение и своего сына, и двоих племянников. Воспитанниками Токийской семинарии были доктор Сато Сесуке, ректор университета на острове Хоккайдо, Абэ Хироси, губернатор Токио, Андо Кенсуке, городской глава Иокогамы, министр Като Масуо, дипломат Омаэ Тайдзо и многие другие.
Среди приглашенных из России преподавателей были о. Гавриил (Гаев), о. Владимир (Соколовский), о. Гедеон (Покровский), о. Сергий (Глебов), о. Сергий (Страгородский). В 1897 году семинария перешла в новое трехэтажное каменное здание, построенное на личные средства наследника российского престола, будущего императора Николая II, Царя Мученика.
В миссии были образованы пять отделов: переводческий, издательский, семинария, женская школа, школа для катехизаторов. Кроме того, при миссии существовали детский приют, иконописная мастерская, миссийский хор и библиотека.
***
***
Число обращенных непрерывно возрастало. С 1874 года в день святых первоверховных апостолов Петра и Павла стали созываться поместные соборы Японской церкви, в которых принимали участие главным образом миряне. На соборы допускались без права голоса все желающие, в том числе и язычники. Голосование на этих соборах всегда было закрытым. Проводилось два собора: большой - с участием мирян, представляющих различные общины, и малый, в котором участвовали только священнослужители, - на последнем рассматривались прошения, заявления, вопросы церковного управления и намечались кандидаты в священники.
12 июня 1875 года архимандрит Николай предложил сорока катехизаторам выбрать кандидатов для рукоположения. Было названо три имени, однако согласие на хиротонию дал только один из них - Павел Савабе. Бывший жрец и стал первым православным священником-японцем, друг же его Иоанн Сакаи был посвящен во диакона. Рукополагал их специально прибывший для этого в Хакодате начальник Камчатской миссии епископ Павел. В 1878 году тот же епископ Павел рукоположил диакона Иоанна Сакаи и четверых других кандидатов во священники. Хиротония состоялась во Владивостоке. Теперь среди самих японцев было 6 священников, 27 катехизаторов и 50 помощников катехизатора.
Церковь продолжала расти. В 1878 году начальник миссии поднял вопрос о назначении в Японию епископа. Святейший Синод нашел таковое назначение не только возможным, но и необходимым. По телеграфу пришел запрос о согласии архимандрита Николая быть епископом. Он ответил: "Если из России не может быть назначен епископ, я согласен". Таким образом, ему пришлось вновь отправиться в Россию.
Он был хиротонисан во епископа с наречением титула "Ревельского и Японского" 30 марта (ст. ст.) 1880 года (в воскресенье 4-й недели Великого Поста) в Троицком соборе Александро-Невской Лавры. Хиротонию совершил митрополит Новгородский и Санкт-Петербургский Исидор. Епископ Николай провел в России еще некоторое время, занимаясь сбором пожертвований на миссию, и в конце 1880 года благополучно вернулся в Японию. "Я счастлив, что имею радость служить водворению Царства Божия на земле. Нет важнее сего служения на земле. Для него Бог облекся в человеческую плоть и Сам непосредственно нес его, для продолжения его Он избрал святых апостолов, и они, по Его наставлению, поставляли себе преемников и заповедали делать то же в роды родов и до скончания мира. Поприще сего служения - весь мир, всем народам должно быть проповедано Евангелие Царства Божьего. Не могли мы до сих пор объять проповедью в буквальном смысле весь мир. Времени нашего исторического существования еще недостаточно было для того, чтобы, насколько Бог давал нам силы и открывал возможность, дело Божие мы творили. Мы не можем просить у Бога и Его святых угодников, чтобы они устранили с нашего миссионерского пути все трудность и все, что может причинить нам душевные страдания, мы можем только молить, чтобы Он облегчил нам несение креста, помогая переносить трудности и сопряженные с ними душевные страдания, какие предлежат нам на миссионерском пути. Наше служение есть рождение духовных чад Богу; какое же рождение не сопряжено с муками? И на них мы заранее должны быть готовы ".
Из Петербурга епископ Николай привез нового регента - Дмитрия Константиновича Львовского, ставшего впоследствии протодиаконом. Вместе с первым регентом Яковом Дмитриевичем Тихаем (братом архимандрита Анатолия) он переложил и аранжировал церковные песнопения для исполнения на японском языке. В миссии появились духовно-музыкальная школа и миссийский хор в составе 150 певчих. За смысловой правильностью этих переложений следил сам епископ Николай.
Начиная с 1880 года миссия издает полумесячный журнал "Сэйкёо Симпо" ("Православный Вестник"), в котором публиковались статьи по вопросам христианского мировоззрения и обзоры жизни Японской церкви и всего христианского мира. В 1893 году появился научно-философский журнал "Синкай" ("Духовное Море") апологетического содержания. Женское училище приступило к изданию ежемесячного журнала "Уранисики" ("Изнанка парчи"), публиковавшего художественные произведения, статьи общего содержания на духовно-нравственные темы и т. д. Помимо журналов издательский отдел миссии занимался изданием переводных книг и брошюр, В. Т8.КЖ6 богослужебной литературы. При этом епископ Николай считал своим долгом просматривать все рукописи, предназначенные для печати. Составленным им еще в первые годы жизни в Японии русско-японским словарем пользовались не только в школах миссии. К его помощи прибегал, например, и такой видный переводчик русской литературы, как Фтабатэй Симэй (1864-1909).
Владыка всегда вставал в 5 часов. В шесть к нему являлся с докладом секретарь. В 7 часов начиналась общая утренняя мо-литва для учеников катехизаторской и певческой школ. Затем до 12 часов епископ Николай читал лекции по богословским предметам в семинарии и катехизаторской школе. С первого до половины пятого часа пополудни он занимался административными делами, как церковными, так и миссионерскими. Епископ диктовал секретарю ответы на поступившую корреспонденцию, давал различные указания (каждый катехизатор и каждый священник обязаны были давать ежемесячный отчет о состоянии дел). Сам он писал ответы очень редко, так как эта чисто механическая работа заняла бы слишком много времени. При этом он прочитывал каждое письмо, обсуждал его с секретарем, диктовал ответ, прочитывал написанное и подписывался под письмом. Помимо прочего, он принимал с докладами глав отделов миссии, редактировал материалы для печати, просматривал японские газеты и журналы. В шесть вечера начинался его "второй рабочий день", всецело посвященный переводу Священного Писания и богослужебных книг.
Очень большое значение епископ Николай уделял посещению церквей. По городу он обычно ходил пешком. Во время же объездов епархии ездил в тележках или верхом. О торжественных и богатых выездах никогда не было и речи. На поездки по Японии у него ежегодно уходило до двух месяцев, при этом в каждой, пусть даже самой маленькой, общине он старался провести не менее двух-трех дней. Его посещения были праздником. Он знакомился с жизнью общины, посещал дома христиан, говорил поучения и утешал своих чад. Он никогда не оскорблял религиозных чувств японцев, никогда не порицал последователей буддизма, и потому даже среди бонз у него было немало друзей. Он писал: "Сердце тут нужно, способность проникнуться нуждами ближнего, почувствовать скорби и радость ближних, точно свои". Служил он очень просто, не торопясь. Д. М. Позднеев пишет, что с особой нежностью святитель Николай относился к старейшей Хакодатской церкви и очень скорбел, узнав о том, что и она сгорела во время большого хакодатского пожара. Он смотрел на Хоккайдо с большой надеждой и всегда говорил, что тамошние жители наиболее склонны к принятию христианства.
"Жизнь человеческая - по преимуществу жизнь духа, и только в области духовной могут быть связаны и отдельные люди, и целые народы истинно прочной связью. Счастлива будет Япония, если она, помимо католичества и протестанства, прямо примет истинное христианство".
Особой его любовью пользовалась и маленькая община православных курильцев (айнов, переселенных с Сюмусю) на острове Шикотан. Выезд с острова для этих бывших российских подданных был запрещен. Правительством были приняты меры к распространению среди айнов японского языка и к насаждению у них буддизма. С этой целью на Шикотан прибыл буддийский бонза, в течение нескольких лет проповедовавший буддизм. Отец Николай вначале послал на остров отца Тита Комацу с переводчиком Алексеем Савабе, затем - катехизатора Саито Раку, оставшегося у айнов.
Отец Тит Комацу пишет: "Когда я прибыл в Токио с Шикотана, то немедленно же доложил о положении дел епископу. Епископ молча плакал и после некоторого времени сказал мне: "Ты их ближайший пастырь и священник и должен осуществлять на деле слова нашего Господа Иисуса, а потому подумай об этом обстоятельно"". Японская Православная Церковь начала сбор пожертвований в пользу шикотанских айнов. С этой поры между маленькой шикотанской общиной и Японской церковью установилось духовное единение, тщательно поддерживавшееся отцом Николаем.
В 1884 году на вершине холма Суругадай началась постройка собора Воскресения Христова, длившаяся семь лет. В основу собора, как и большинства японских православных храмов, положен "классический византийский "минимум" греческого креста с возвышающимся над ним плоским куполом". Освящение храма состоялось 24 февраля 1891 года. На это торжество съехалось 16 японских священников и более 4 тыс. христиан. Пять или шесть дней в Токио было ненастье. Такого же дня ждали и 24 февраля. Однако в этот день погода совершенно исправилась и на куполе величественного собора заиграло солнце. Вместе с епископом служили 19 священников и 4 диакона. Пел хор, состоявший из 150 семинаристов и учениц Женской школы.
"Собор будет памятен, буден изучаем, подражаем многие не десятки, а, смело говорю, сотни лет, ибо храм действительно - замечательнейшее здание в столице Японии, здание, о котором слава разнеслась по Европе и Америке еще прежде его окончания и которое, ныне будучи окончено, по справедливости вызывает внимание, любопытство и удивление всех, кто есть или кто бывает в Токио".
Японцы спрашивали православного епископа, зачем он построил такой огромный храм, и на это отец Николай отвечал, что это сейчас собор кажется велик, а пройдет двести лет - и он будет мал.
Сам епископ Николай занимал в этом соборе две маленькие комнатки, одна из которых служила гостиной (ее единственным украшением была гравюра с "Мадонны" Рафаэля), а другая совмещала функции кабинета и спальни.
Перевод
Главным делом святителя, начатым еще в Хакодате, был перевод на японский язык Священного Писания и богослужебных книг. Еще в 1869 году святитель Николай писал:
"Из всего вышесказанного доселе, кажется, можно вывести заключение, что в Японии, по крайней мере в ближайшем будущем: жатва многа. А деятелей с нашей стороны нет ни одного, если не считать мою, совершенно частную, деятельность... Пусть бы я и продолжал свои занятия в прежнем направлении, но силы одного человека здесь почти то же, что капля в море. Один перевод Нового Завета, если делать его отчетливо (а можно ли делать иначе?), займет еще по крайней мере два года исключительного труда. Затем необходим перевод и Ветхого Завета; кроме того, если иметь хоть самую малую христианскую Церковь, решительно необходимо совершать службу на японском языке; а прочие книги, как Свящ[енная] история, Церк[овная] история, Литургика, Богословие? Все это тоже предметы насущной необходимости. И все это, и другое подобное нужно переводить на "японский", о котором еще неизвестно, дастся ли он когда иностранцу так, чтобы на нем можно было цисать хотя бы наполовину так легко и скоро, как иностранец обыкновенно пишет на своем".
Много позднее он пишет, что в переводческих трудах "заключается вся суть миссийского дела. В настоящее время вообще работа миссии, в какой бы то ни было стране, не может ограничиваться одною устного проповедью. Времена Франциска Ксаверия, бегавшего по улицам с колокольчиком и сзывавшего таким путем слушателей, прошли. В Японии же, при любви населения к чтению и при развитии уважения к печатному слову, верующим и оглашаемым прежде всего нужно давать книгу, написанную на их родном языке, непременно хорошим слогом и тщательно, красиво и дешево изданную. Особенное значение у нас имеют книги, выясняющие вероисповедные разности с католичеством и протестантством".
В Хакодате за неимением перевода богослужение совершалось на церковнославянском языке, на японском же языке пелись и читались только "Господи, помилуй", "Святый Боже", "Верую" и "Отче наш". При переводе молитвы "Господи, помилуй" возник вопрос, как следует переводить слово "помилуй", которое зачастую воспринимается как помилование преступника. Епископ Николай говорил: "У нас таких отношений с нашим Богом нет. Мы возьмем слово "аварема". Так мать "милует" ребенка, "жалеет" в исконном древнерусском смысле". Там же, в Хакодате, святитель Николай начал переводить Писание с китайского языка, однако вскоре убедился в несовершенстве китайских переводов и перешел к переводу Нового Завета со славянского, который считал точнее русского. Каждый стих сверялся с Вульгатой, Септуагинтой и английским переводом. В трудных местах святитель опирался на толкования святого Иоанна Златоуста. За 4-5 часов работы ему удавалось перевести не более 15 стихов. После того как святитель закончил свой труд по переводу Евангелий и Апостола (первый его вариант), они также стали читаться по-японски. В числе прочего в Хакодате были переведены Послания апостола Павла к Галатам, Ефесянам, Филиппийцам и Колоссянам, а также половина Послания к Римлянам. Тогда же им были переведены краткий молитвослов (с китайского), чин крещения и присоединения иноверных, "Православное вероисповедание" святителя Димитрия Ростовского, Катехизис для оглашенных, краткое изложение Ветхого Завета, "Толковое Евангелие" еп. Михаила (Лузина) и "Нравственное богословие" митр. Платона (Левшина).
Переехав в Токио, святитель Николай прежде всего перевел Октоих, затем Цветную и Постную Триоди, одновременно занимаясь новым переводом Евангелия. Из Ветхого Завета им были переведены все части, необходимые для совершения годичного круга богослужения. Он не доверял менее педантичным переводам католиков и протестантов и потому старался даже не читать их, опасаясь подчиниться им или невольно заимствовать из них что-либо. Заветной мечтой святителя был перевод всей Библии. В 1910 году он говорил, что по его расчетам для завершения этого труда ему требуется еще пять лет.
"Не перевод Евангелия и Богослужения должен опускаться до уровня развития народной массы, а наоборот, верующие должны возвышаться до понимания евангельских и богослужебных текстов. Язык вульгарный в Евангелии недопустим. Если мне встречаются два совершенно тождественных иероглифа или выражения и оба они для японского уха и глаза одинаково благородны, то я, конечно, отдам предпочтение общераспространенному, но никогда не делаю уступок невежеству и не допускаю ни малейших компромиссов в отношении точности переводов, хотя бы мне и приходилось употребить и очень малоизвестный в Японии китайский иероглиф. Я сам чувствую, что иногда мой перевод для понимания требует большого напряжения со стороны японцев. Но это в значительной мере объясняется новизной для них самого православия..."
Ряд трудностей и опасностей при переводе был связан и с тем, что многие иероглифы веками использовались буддистами и синтоистами, что придавало им вполне определенный смысловой оттенок, делавший невозможным или рискованным их употребление в православном контексте15. В ряде Случаев святитель рассылал перевод того или иного стиха или понятия по приходам с обращенной к духовенству и мирянам просьбой высказаться о нем.
В течение тридцати лет ровно в шесть вечера в келью владыки входил его постоянный сотрудник по переводам Павел Накаи, человек прекрасно образованный, необычайно трудолюбивый и всецело преданный православной вере. Он садился на низенький табурет рядом с епископом и начинал писать под его диктовку. Работа продолжалась обычно четыре часа и заканчивалась в десять вечера.
"Передо мной лежат славянский и греческий тексты богослужения, с книгами под рукою, способствующими правильному уразумению его. У моего сотрудника под руками китайские и японские лексиконы и грамматики, также перед нами китайский текст богослужения, заимствованный нами из Пекина от нашей Миссии. Смотря в славянский текст и проверяя его греческим, я диктую перевод, стараясь выразить смысл с буквальной точностью; сотрудник записывает китайскими иероглифами вперемешку с японскими алфавитными знаками. Трудности перевода в этой стадии заключаются в том, что японская грамматика противоположна нашей, т. е. по-японски поставить подлежащее надо впереди, между ним и сказуемым должно вместить все, что есть в переводе, сколько бы ни было придаточных и вводных предложений, все они должны встать впереди главного сказуемого; в каждом придаточном и вводном - то же расположение частей. Когда песнь или молитва продиктована и синтаксическое отношение части ее установлено, тогда начинается отделка написанного, причем моя главная забота - не дать ни на йоту уклониться от смысла текста; сотрудник же мой с не меньшей заботой хлопочет в интересах правильности и изящества грамматической и стилевой конструкции речи. Эта часть работы самая трудная и кропотливая. Тут-то особенно нужна китайско-японская ученость, потому что, во-первых, нужно отчетливо знать смысл каждого китайского знака, чтобы из многих однозначащих иероглифов выбрать наиболее употребительный и понятный, во-вторых, нужно обсудить, оставить ли за иероглифом китайское произношение или дать ему японское, потому что иероглифы, переходя из Китая в Японию, принесли с собою китайское однозвучное чтение, которое остается за ними и доселе и которое в полном объеме доступно только глубоким ученым, но которое, градациями сокращаясь и спускаясь вниз, в значительной степени проникло до самых низких слоев народа; в то же время почти каждый знак переведен по-японски и имеет свое японское чтение. Чему следовать? По-видимому, нужно бы держаться чисто японской речи, но весьма часто случается видеть, что японское чтение знака даже для необразованных людей бывает менее понятно, чем китайское. В-третьих, нужно подумать и о том, оставить ли знаки без японской алфавитной транскрипции или, по трудности знаков либо по двусмысленности их, подставить ее и в какой мере. Одним словом, нужно решить, какой язык усвоить переводу. При мысли о важности того, что переводим, любезен нам самый почтенный язык ученый, который не стесняется много ни знаками, ни произношением их и не нуждается ни в какой транскрипции; но этот язык был бы неудобен и для среднеученых, а для малоученых и совсем непонятен. При мысли о том, что переведенное нами должно быть доступно всем и что в этом именно и должно состоять главное его достоинство, влечет нас к себе язык массы, язык народный, но тогда перевод наш вышел бы до того вульгарным, что им сразу пренебрегли бы все, не составляющие простонародья. Положено нами употреблять язык средний. Этому стараемся и следовать, хотя, по неопределенности признаков и неясности границ, здесь широкое поле для нескончаемых споров, в которых я всячески стараюсь отстаивать наибольшую общепонятность, а мой сотрудник - защититься от вульгаризмов и соблюсти изящность речи. Когда наконец все эти трудности удалены, текст перевода установлен и переведена вся книга, мы опять ее проходим, тщательно сверяя с оригинальным текстом, наблюдая, чтобы по всей книге для одних и тех же оригинальных слов и выражений были употреблены и те же переводные иероглифы и чтения".
Из бывших студентов семинарии составился целый коллектив переводчиков, работавших над переводом не только русской богословской, но и русской художественной литературы (первоначально в переводческий отдел входили только лица, получившие духовное образование в России, затем в нем стали работать и японцы). Среди них были ректор семинарии Иван Сенума и его супруга Анна Лукинична Сенума, профессор философии и богословия семинарии Кониси Масутаро, проведший 10 лет в России (позднее перешел в протестантство), знаменитый переводчик и ученый Нобори Сёму. Святитель писал: "Пусть переводят и читают. Узнав русскую литературу, узнав Пушкина, Лермонтова, гр. Толстых, Достоевского, нельзя не полюбить России".
Война
С 1900 года вновь усилились антирусские настроения, которые не могли не сказаться и на отношении к Церкви. Д.М. Позднеев приводит характерную выдержку из газеты "Нихон": "Православная церковь является злостным местом, откуда сыплются проклятия на голову Японии и где молятся о ее поражении. Она всегда была центральным агентством шпионов, состоящих на русской службе. Японцам ненавистен купол русского собора, который, возвышаясь надо всем городом, как бы шлет презрение самому императорскому дворцу, ненавистен храмовый колокол, который каждое воскресное утро своим гвалтом докучает мирному сну жителей".
После того как в 1902 году был заключен союз между Японией и Великобританией, стало очевидно, что война Японии с Россией неизбежна. На соборе 1903 года епископ Николай вынужден был отвечать на чрезвычайно волновавший японских православных христиан вопрос: должны ли они участвовать в войне против России, он ответил, что христиане должны будут выполнить свой долг перед своей родиной вместе со всем народом. В случае начала войны они должны будут относиться к России как к неприятелю, но "воевать с врагами не значит ненавидеть их, а только защищать свое Отечество".
5 февраля 1904 года Япония разорвала дипломатические отношения с Россией. Два священнослужителя, работавших в то время в миссии, вернулись домой. Духовенство и миряне Японской церкви обратились к своему епископу с просьбой остаться в Японии. Епископ Николай отвечал, что он уже принял пред Богом решение остаться в Японии, в своей маленькой квартирке при соборе.
"Я надеюсь, что объявление военных действий не принесет с собою никакой перемены в деятельности нашей Церкви. Катехизаторы будут продолжать проповедовать Евангелие Спасителя, ученики - посещать школу миссии, а я сам отдамся всецело переводу наших богослужебных книг-
Сегодня по обычаю я служу в соборе, но отныне впредь я уже не буду принимать участия в общественных Богослужениях нашей Церкви... Доселе я молился за процветание и мир Японской империи. Ныне же, раз война объявлена между Японией и моей родиной, я, как русский подданный, не могу молиться за победу Японии над моим собственным Отечеством. Я также имею обязательства к своей родине и именно поэтому буду счастлив видеть, что вы исполняете долг в отношении к своей стране".
Во все приходы Японской Православной церкви, встревоженные объявлением войны с Россией, было разослано "Окружное письмо", в котором епископ благословлял японских христиан исполнить свой долг верноподданных, но напоминал:
"Кому придется идти в сражения, не щадя своей жизни, сражайтесь - не из ненависти к врагу, но из любви к вашим соотчичам... Любовь к Отечеству есть святое чувство... Но кроме земного Отечества у нас есть еще Отечество небесное... Это Отечество наше есть Церковь, которой мы одинаково члены и по которой дети Отца Небесного действительно составляют одну семью... И будем вместе исполнять наш долг относительно нашего Небесного Отечества, какой кому надлежит... И вместе с тем будем горячо молиться, чтобы Господь поскорее восстановил нарушенный мир..."
Святитель прекратил всяческую переписку с Россией и всецело посвятил себя переводческой работе.
Когда в Японию стали прибывать русские пленные (общее их число достигало 73 тыс.), святитель Николай с согласия японского правительства образовал "Общество духовного утешения военнопленных". Для окормления пленных им были отобраны пять священников, владевших русским языком. Каждого пленного, прибывшего в Японию, Японская церковь благословила серебряным крестиком. Пленные снабжались иконами и книгами. Сам владыка неоднократно обращался к ним письменно.
Деятельность епископа Николая во время войны была крайне высоко оценена не только в Японии, но и в России. Император Николай II писал епископу Николаю в конце 1905 года: "...Вы явили перед всеми, что Православная Церковь Христова, чуждая мирского владычества и всякой племенной вражды, одинаково объемлет все племена и языки <...>. Вы, по завету Христову, не оставили вверенного Вам стада, и благодать любви и веры дала Вам силу выдержать огненное испытание брани и посреди вражды бранной удержать мир, веру и молитву в созданной вашими трудами Церкви".
Послевоенное время принесло новые испытания. Поток пожертвований на православную миссию в Японии из России почти прекратился. Вследствие этого миссия вынуждена была уволить 30 катехизаторов и закрыть Катехизаторское училище.
В 1908 году на Киотоскую кафедру прибыл епископ Сергий (Тихомиров). Он быстро овладел японским языком и занялся активной миссионерской деятельностью, разъезжая по всей Японии. Его появление весьма утешило архиепископа Николая, писавшего:
"Теперь я могу спокойно умереть в уверенности, что дело миссии в добрых руках", а также: "...еще бы нам надо двух таких же ревностных миссионеров. Молим об этом Бога и обращаем взоры на Россию".
Последние годы жизни и кончина
В июле 1911 года было торжественно отмечено пятидесятилетие служения отца Николая на японской земле. Епископ Сергий (Тихомиров) писал: "Вот начали съезжаться со всех концов Японии иереи, катехизаторы... Их только одних было свыше 120 человек, а поусердствовали и многие провинциальные христиане. И вот 75-летний старец ежедневно с раннего утра до позднего вечера сидел в своей комнате и выслушивал доклады иереев о состоянии их приходов, рассказы катехизаторов о проповеди в пределах их ведения или любезно беседовал с какой-нибудь бабушкой, прибывшей из далеких краев. Начался собор... А на нем разве мало дела, волнений? Празднование юбилея... В течение одного дня Литургия, молебен, обед в отеле с почетными гостями, музыкальный вечер. Этим мы, молодые, закончили. Но 75-летний старец был приглашен на собрание бывших воспитанниц Суругадайской школы. И пошел. И не столько слушал, сколько говорил и поучал. Нужно было удивляться тому, как мог вынести владыка такой день... А и завтра не обещало отдыха. Долгое, часа на четыре, чтение адресов. А вечером обед на миссийском дворе, с сотнями христиан... Но мне кажется, и этот день прошел бы для почившего сравнительно благополучно, если бы не заключительный момент... Воодушевленный речами, владыка встал, с необыкновенной энергией как-то вздернул головой и голосом, которого достало на всю широкую площадь, занятую обедавшими сотнями христиан, предложил спеть японский гимн в честь Его Величества, императора Японии, благодаря религиозной терпимости которого христианство получило возможность не только распространяться, но и пользоваться если не покровительством, то, во всяком случае, полным благополучием. Нужно было видеть необыкновенное возбуждение владыки, его покрытое румянцем лицо. Нужно было слышать, как владыка не только первый запел гимн, но и пел его до конца... Нужно было видеть этот молодой огонь в столь немолодом уже организме. И тогда ясно было бы каждому, что этот момент не мог для расстроенного сердца владыки пройти бесследно..."
Нервное напряжение и переутомление этих дней обострили сердечную астму, которой страдал владыка. Силы его стали быстро таять.
Незадолго до кончины владыка говорил епископу Сергию: "...Роль наша не выше сохи. Вот крестьянин попахал, соха из-носилась. Он ее и бросил. Износился и я. И меня бросят. Новая соха начнет пахать. Так смотрите же, пашите! Честно пашите! Неустанно пашите! Пусть Божье дело растет! А все-таки приятно, что именно тобой Бог пахал. Значит - и ты не заржавел. Значит, за работой на Божьей ниве и твоя душа несколько очистилась, и за сие будем всегда Бога благодарить".
В последний раз архиепископ Николай служил в первый день Рождества Христова 1912 года. Через несколько дней его положили в больницу св. Луки в Цукидзи. Однако 5 февраля владыка, спешивши.
Александр Чех
ГрадЕлизаветы.Ru
***
Молитва равноапостольному Николаю, архиепископу Японскому:
- Молитва равноапостольному Николаю, архиепископу Японскому . Великий миссионер современности. Покровитель миссионеров, катехизаторов, церковного клира. Ему молятся о помощи в неверии и маловерии сродников и знакомых, о помощи в учебе, изучении языков, о вразумлении и обращения нехристиан и маловеров, о возвращении в лоно Церкви людей, попавших в секты
Акафист равноапостольному Николаю, архиепископу Японскому:
- Акафист равноапостольному Николаю, архиепископу Японскому
Житийная и научно-историческая литература о равноапостольном Николае, архиепископе Японском:
- (одно из полных житий святителя) - Александр Чех - Анастасия Верина
- Православие в Японии: аромат истории - Элеонора Саблина
Труды святителя Николая Японского:
- Дневники святителя Николая Японского (1870-1911 гг.) - святитель Николай Японский
- "Уготови душу твою во искушение" - святитель Николай Японский
- Недаром нынешние бедствия обрушиваются на Россию, - сама она привлекла их на себя - святитель Николай Японский
Япония долгие столетия была для всего мира закрытой книгой - там не приветствовали общение с иностранцами, не интересовались "благами западной цивилизации" и уж тем более не стремились постичь чужие вероучения. Но все чудесно переменилось, когда на японскую землю впервые ступил иеромонах Николай (Касаткин). В феврале исполняется 95 лет со дня его смерти. Его стараниями Япония стала ближе и понятнее России, он сделал для дружбы наших народов, пожалуй, больше, чем все политики до и после него.
Начало служения
ИВАН Дмитриевич Касаткин родился 1 августа 1836 г. в селе Береза Бельского уезда Смоленской губернии, в семье дьякона Димитрия Касаткина. Когда Ване было пять лет, умерла мать, и за детьми стала ухаживать старшая сестра, муж которой тоже служил дьяконом в сельской церкви. Глядя на своих родственников, юный Ваня Касаткин не представлял и себе иной стези, кроме духовной. Сперва он учился в Бельском духовном училище, затем с отличием окончил Смоленскую духовную семинарию и в 1856 г. поступил на казенный счет в Санкт-Петербургскую духовную академию. Весной 1860 г. в академии было вывешено объявление, приглашавшее одного из выпускников служить настоятелем консульской церкви в Хакодатэ. "Вижу, лежит какой-то лист, - рассказывал впоследствии епископ Николай. - Читаю его, оказывается, это от министерства иностранных дел предложение: не желает ли кто из студентов академии ехать в Японию в Хакодатэ в русское консульство священником или монахом". Спокойно прочитав это объявление, юноша пошел на всенощную, и здесь у него неожиданно созрело желание непременно ехать в Японию. Много лет спустя святитель Николай говорил студентам Токийской семинарии: "Твердо признаю, при всем недостоинстве своем, что воля Божия послала меня в Японию".
Будущий святитель Николай подал прошение служить иеромонахом (монахом-священником) и, по собственному признанию, ни разу в жизни в том не раскаялся.
21 июня 1860 г. Иван Касаткин принял монашеский постриг с именем Николай, а 29 июня был рукоположен в иеродиакона, а на следующий день - в иеромонаха. Потом была долгая дорога в Японию. Зиму 1860/1861 г. он провел в городе Николаевске, где епископ Камчатский Иннокентий (Вениаминов), будущий святитель Московский, наставлял молодого миссионера. Беседы с владыкой Иннокентием святитель Николай сохранил в памяти на всю жизнь.
В июле 1861 г. иеромонах Николай прибыл в порт Хакодатэ. В это время в стране еще действовал указ 1614 года о полном запрете христианского вероучения. После правительственного закона 1873 г. о свободе вероисповедания трудности благовестия не исчезли: гонения, особенно в сельской местности, продолжались еще в течение длительного времени.
Первый русский японист
СВЯТИТЕЛЬ Николай изучил культуру и историю страны, в такой степени овладел японской и китайской письменностью, что мог читать средневековые буддийские тексты, недоступные большинству японцев. Святителя Николая называют одним из первых японистов.
Основанная архимандритом Николаем, Православная Церковь Японии была настоящей Церковью первых веков христианства. "Работая Господеви со всяким смиренномудрием, и многими слезами и напастьми" (Деян. 20. 19), святитель Николай начал благовестие в Хакодатэ, приобрел там первых учеников и отправил их на проповедь в другие города и провинции Японии.
Церквей еще не было - прихожане тайно встречались в частных домах в общине Такасимидзу близ Токио, в приходах северного острова Хоккайдо. Далеко не все в Японии были рады новому вероучению - в Канпари, Такасимидзу и Одавара язычники разрушали православные храмы, а в Дуюмондзи побили камнями японского священника Павла Савабэ. В Сэндае и Хакодатэ власти заключали прихожан в темницы. Но - о чудо - полицейские, досконально допрашивавшие христиан, внезапно сами становились приверженцами учения Христа. Ученикам равноапостольного Николая приходилось состязаться в ораторском искусстве с приверженцами буддизма, синтоизма, атеизма. Японские братья и сестры вместе строили православные храмы, некоторые прихожане жертвовали общине свои дома и участки земли.
В апреле 1875 г. в Хакодатэ прошел первый собор Японской Православной Церкви. Сюда съехались представители многих общин Японии: Токио, Сэндая, Нагоя, Осака. Основным деянием собора явилось избрание кандидатов для рукоположения в диаконы и священники. В июле 1875 г. Хакодатэ посетил епископ Камчатский Павел и рукоположил бывшего гонителя православия Павла Савабэ в иерея, а катехизатора Иоанна Сакаи - в диакона.
Благодаря самоотверженной миссионерской деятельности отца Николая в Японии появлялось все больше и больше верующих. "Духовная миссия в Японии... по успеху обращения в православие уже немалого числа японцев... не может не обратить на себя внимания и полного сочувствия всей православной России", - писал великий князь Константин Николаевич Романов в Святейший Синод, сообщая о необходимости епископской хиротонии архимандрита Николая. В марте 1880 года в санкт-петербургской Александро-Невской лавре состоялась хиротония архимандрита Николая в епископа Ревельского. С этого времени владыка мог сам рукополагать священнослужителей для юной Японской Церкви.
Святитель Николай всегда действовал постепенно и всегда уповал на Божию помощь. В то же время владыка был человек бескомпромиссный в вопросах веры и каноничности богослужения. Во всем он опирался прежде всего на евангельские слова Спасителя и апостольские правила, на деле преподавая своей пастве урок искренней и глубокой веры.
Служение святителя Николая требовало от него неимоверных сил, напряжения, самодисциплины и бесконечного упования на помощь Божию: "Я вечно один, - не с кем разделить дум, печали, тяжелого душевного состояния; а дело - неопределенное, - не знаешь, так ли оно идет, будет ли из него прок; если есть хорошие признаки, - счастлив, если дурные, - страдаешь, как в аду".
Японская паства ни разу не видела проявления лицемерия, небрежности или холодного, рассудочного отношения владыки к делу спасения, заповеданного Господом.
"И сколько уже чудесных знамений было в юной и простодушно верующей Японской Церкви!" - писал святитель Николай. Он неоднократно объезжал православные общины и всюду обращался к христианам с проповедью и отеческими наставлениями в вере.
С кем ты?
ВО ВРЕМЯ войны 1904-1905 годов епископ Николай посчитал невозможным покинуть японскую паству и был одним из немногих русских, оставшихся в Японии. Годы войны были, пожалуй, самыми тяжелыми для миссионера. Владыка благословил японцев выполнять свой гражданский долг и воевать против русских на стороне императора.
"Итак, братья и сестры, исполните все, что требует от вас в этих обстоятельствах долг верноподданных. Молитесь Богу, чтоб Он даровал победы вашему императорскому войску... Но кроме земного отечества, у нас есть еще Отечество Небесное. К нему принадлежат люди без различия народностей, потому что все люди одинаково дети Отца Небесного и братья между собою. Поэтому-то я не разлучаюсь с вами, братья и сестры, и остаюсь в вашей семье, как в своей семье... Все же вместе будем горячо молиться, чтобы Господь поскорее восстановил нарушенный мир", - обратился епископ Николай к своей пастве.
Однако, как русский человек, он не мог вместе с японцами молиться об успехе японских войск и поэтому ни разу не присутствовал на литургиях в кафедральном соборе.
В то же время Русская духовная миссия окормляла военнопленных. Православные японцы через созданное владыкой Общество духовного утешения военнопленных помогали русским солдатам.
За четыре года до смерти владыка писал: "Трудно будет моему преемнику, и нужно, чтоб он был человеком крепкого терпения и благочестия. Я свое дело почти кончаю... Я сделал, с Божией помощью во всем, несколько приспособлений для начала Церкви и рассеял несколько семян. Ростки показываются, но какие блеклые..."
К 1912 году, последнему году служения архиепископа Николая, для православных христиан в 266 приходах было открыто 175 церквей и 8 крупных храмов-соборов, в клире состояло 40 священнослужителей-японцев. В самом Токио помимо Воскресенского кафедрального собора действовало несколько церквей; богослужение велось на японском языке. При миссии существовали духовная семинария, получившая официальный статус среднего учебного заведения Японии, женская школа, приют, издательство, библиотека.
Святителю Николаю с Божией помощью удалось совершить редкий и практически невозможный для одного человека труд - перевод Священного Писания. В течение последних семнадцати лет были переведены на японский и многократно выверены все книги Нового Завета и нескольких богослужебных книг.
Еще в 1904 году владыка писал в дневнике: "Боже, еще целое море переводов. Но зато какая польза будет от них! Нужно только в Церкви внятно читать и петь, а молящемуся внимательно прислушиваться - и целое море христианского научения вливается в душу, озаряет ум познанием догматов, оживляет сердце святого поэзиею, одушевляет и движет волю вслед святых примеров. Это - светлая, живая, авторитетная проповедь и молитва устами всей Церкви Вселенской голосом Боговдохновенных Святых Отцов, в совокупности столь же авторитетных, как евангелисты и апостолы, верховодители церковной молитвы..."
В 1910 году семидесятичетырехлетний владыка серьезно заболел. Но слабость сердца не могла оторвать его от ежедневного служения, проповедей, переводов, наставлений причту и прихожанам. Рождественская литургия в 1912 году была последней в его жизни. 11 января святитель Николай был помещен в госпиталь, где врачи сделали неутешительные прогнозы. Выведав у доктора, что ему было отпущено лишь несколько недель, владыка пытался завершить главное дело жизни - перевод богослужения на японский язык. В один из вечеров епископ Сергий (Тихомиров), преемник святителя Николая, зашел к нему в госпиталь: "Перед окном комнаты небольшой столик... на нем японские рукописи, тушечница, кисти, пред Владыкою - славянская Триодь... Владыка в золотых очках, бодрый... Кто бы мог сказать, что это приговоренный к смерти старец?"
3/16 февраля 1912 года в 7 часов вечера по токийскому времени не стало высокопреосвященнейшего Николая, архиепископа Японского. 4 февраля о смерти миссионера знала вся Япония.
"Верхом почета, какой воздала Япония владыке, было то, что Сам Император Японии прислал на гроб Владыке великолепный и громадный венок из живых цветов. И прислал не секретно. Внутри венка два иероглифа: "Он - Си", т. е. Высочайший дар... Начав при смертных опасностях, закончил свою деятельность в Японии Владыка Николай при одобрении с высоты Трона...", - писал епископ Сергий.
В 1970 году первый благовестник православия в Японии архиепископ Николай (Касаткин) был причислен к лику святых.
Димитрий Шумов, священник, по книге Г. Е. Бесстремянной "Японская Православная Церковь"
Равноапостольный Николай, архиепископ Японский. Икона 70-х годов XX века.
Святой равноапостольный Николай, архиепископ Японский, в миру Иван Дмитриевич Касаткин, родился 1 августа 1836 года в Березовском погосте Вельского уезда Смоленской губернии, где отец его, Дмитрий Иванович, служил диаконом. Когда младенцу было пять лет, умерла его мать, Ксения Алексеевна. Многодетная семья диакона была очень бедной, и все же Ваня был отдан учиться в Вельское духовное училище, а затем в Смоленскую духовную семинарию.
По окончании семинарии Иван Дмитриевич Касаткин в числе лучших воспитанников был направлен в Санкт-Петербургскую духовную академию, где он учился до 1860 года, проявляя недюжинные способности.
Предполагалось, что молодой человек останется при академии для подготовки к профессорской деятельности, однако решение отправиться в Японию совершенно изменило его судьбу. Оно было принято совершенно неожиданно. По свидетельству самого святителя Николая, ему до того времени никогда и в голову не приходила мысль о монашестве. Приглашение отправиться в Японию в качестве настоятеля посольской церкви в Хакодате сначала не произвело на него никакого впечатления. Но во время богослужения он вдруг решил, что должен ехать в Японию. Вернувшись со всенощной, он в глубоком волнении направился к преосвященному Нектарию и заявил ему о своем желании ехать в Японию, но не женатым священником, а монахом.
В июне 1860 года в академическом храме Двенадцати апостолов епископ Нектарий совершил постриг Иоанна Касаткина с наречением ему имени Николай.
В день памяти первоверховных апостолов Петра и Павла инок Николай был посвящен во иеродиакона, а на следующий день, когда праздновался Собор двенадцати апостолов (престольный праздник академического храма), - в сан иеромонаха.
Знаменательным было напутствие епископом молодого инока: «Не в монастыре ты должен совершать течение подвижнической жизни. Тебе должно оставить самую Родину, идти на служение Господу в страну далекую и неверную. С крестом подвижника ты должен взять посох странника, вместе с подвигом монашества тебе предлежат труды апостольские!»
Проведя три дня в деревне со своими родными, простившись с ними, в июле 1860 года иеромонах Николай выехал на место служения в город Хакодате. С собою он взял Смоленскую икону Божией Матери, которую хранил всю жизнь.
Дорога в Японию была долгой и трудной. Зиму иеромонах Николай провел в Николаевске-на-Амуре. Здесь он встретился со знаменитым святителем Церкви Русской - апостолом Америки и Сибири, архиепископом Камчатским, Курильским и Алеутским (впоследствии митрополитом Московским) Иннокентием (Вениаминовым).
Последний благословил его на предстоящие труды и посоветовал заняться изучением японского языка. Видя бедное одеяние иеромонаха, владыка Иннокентий купил хороший бархат и сам выкроил новую рясу для отца Николая, возложил на него наперсный бронзовый крест, полученный за участие в Крымской кампании.
После почти годового путешествия, в июне 1861 года, иеромонах Николай прибыл в японский порт Хакодате.
Сначала проповедь Евангелия в Японии казалась совершенно немыслимой. По словам самого отца Николая, «тогдашние японцы смотрели на иностранцев как на зверей, а на христианство как на злодейскую церковь, к которой могут принадлежать только отъявленные злодеи и чародеи». Восемь лет ушло на то, чтобы изучить страну: народ, язык, нравы и обычаи тех, среди кого предстояло проповедовать. Иеромонах Николай, посещая народные собрания, слушал приезжих рассказчиков и буддийских проповедников.
К 1868 году отец Николай уже бегло говорил по-японски. Историю Японии он знал лучше многих японцев. В то же время отец Николай изучил и английский язык, который становился международным. К тому времени паства отца Николая насчитывала уже около 20 японцев, в их числе были и женщины. В конце 1869 года иеромонах Николай (Касаткин) приехал в Петербург и сделал в Синоде доклад о результатах своей работы.
По ходатайству иеромонаха Николая перед Святейшим Синодом было принято решение: «Образовать для проповеди между японскими язычниками слова Божия особую Российскую Духовную Миссию». Отец Николай был возведен в сан архимандрита и назначен начальником этой Миссии. По возвращении в Японию будущий святитель передал Хакодатскую паству своему новому сподвижнику иеромонаху Анатолию, а сам перенес центр Миссии в Токио. Миссионерские станы располагались уже в четырех городах: Токио, Киото, Нагасаки и Хакодате.
В 1871 году в стране началось гонение на христиан, многие из них были подвергнуты преследованиям (в том числе знаменитый впоследствии священник-миссионер Павел Савабе, первый православный японец).
Освобождение Савабе и других арестованных катехизаторов стало возможным только после обращения архимандрита Николая к высокопоставленным чиновникам.
В начале 1873 года вышел указ, отменяющий антихристианские законы. Гонения уменьшились, и появилась возможность свободной проповеди христианства. В том же году архимандрит Николай приступил к строительству в Токио церкви и школы на 50 человек, а затем - духовного училища, которое в 1878 году было преобразовано в семинарию. Преподавание велось на японском языке, однако при этом обращалось особое внимание на изучение русского языка. Сам отец Николай в течение многих лет преподавал в семинарии догматическое богословие и всеобщую гражданскую историю.
В 1875 году в Токио прибыл преосвященный Павел, епископ Камчатский, чтобы рукоположить в священный сан рекомендуемых архимандритом Николаем кандидатов из местного населения. Бывший жрец Павел Савабе стал первым православным священником. Церковь продолжала расти. К этому времени при Миссии в Токио действовали четыре училища; катехизаторское, семинарское, женское, причетническое, - а в Хакодате два училища - для мальчиков и для девочек. Во второй половине 1877 года Миссией стал регулярно издаваться журнал «Церковный вестник». К 1878 году в Японии насчитывалось уже 4115 христиан, существовали многочисленные христианские общины. Среди японцев было уже 6 священников, 27 катехизаторов и 50 катехизаторских помощников. Богослужение в общинах и преподавание проводилось на родном языке. Началось издание книг духовно-нравственного содержания.
В 1880 году Святейший Синод принял решение о расширении штата Миссии и о возведении ее начальника, архимандрита Николая, в сан епископа.
30 марта 1880 года в Троицком соборе Александро-Невской Лавры состоялась хиротония архимандрита Николая во епископа Токийского. Позже святитель писал: «Во время совершения таинства хиротонии чувства, кажется, без воли человека одолевают его, глаза делаются влажными, душа смущается. Все существо под влиянием десниц иерархов чувствует претворение. Встаешь совершенно иным, чем опускаешься на колени перед престолом».
Вернувшись в Японию, епископ Николай с еще большим усердием продолжил свои апостольские труды. Он завершил строительство собора Воскресения Христова в Токио. Когда японцы спрашивали православного епископа, зачем он построил такой огромный храм, владыка Николай отвечал, что собор кажется велик сейчас, а пройдет 200 лет - и он будет мал. Также епископ Николай принялся за новый перевод богослужебных книг, составил на японском языке Православный богословский словарь.
Владыка всегда вставал в пять часов утра. В шесть к нему являлся с докладом секретарь. В семь часов начиналась общая утренняя молитва для учеников катехизаторской и певческой школ. Затем до двенадцати часов епископ Николай читал лекции по богословским предметам в семинарии и катехизаторской школе. С часа до половины пятого занимался административными делами: прочитывал каждое поступившее к нему письмо, диктовал ответы секретарю, принимал с докладами, редактировал материалы для печати. Помимо этого он успевал просматривать японские газеты и журналы. В шесть вечера начинался его «второй рабочий день», всецело посвященный переводу Священного Писания и богослужебных книг. В течение 30 лет ровно в шесть в келью владыки входил его постоянный сотрудник по переводам, прекрасно образованный православный японец, садился на низенький табурет рядом с епископом и начинал писать под его диктовку. Впоследствии епископ Николай напишет, что в переводческих трудах «заключается вся суть миссийского дела».
Очень большое значение епископ Николай уделял посещению церквей и православных общин. По городу он обычно ходил пешком, во время же объездов епархии ездил в тележках или верхом. О торжественных и богатых выездах никогда не было и речи. Его посещения общин для всех были праздником. Епископ Николай посещал дома христиан, наставлял и утешал своих чад. Он никогда не оскорблял религиозные чувства японцев, никогда не порицал последователей буддизма, и потому даже среди бонз у него было немало друзей. Тяжелые испытания выпали на долю святителя Николая и его паствы в период Русско-японской войны 1905 года.
Он с честью перенес их, чем поразил японцев. Епископ Николай нашел возможность помочь русским военнопленным в их тяжелом положении. За эти подвижнические труды он был удостоен возведения в сан архиепископа.
В 1911 году исполнилось полвека с того дня, как молодой иеромонах Николай впервые ступил на японскую землю. К этой юбилейной дате существовало уже 266 общин Японской Православной Церкви, в состав которых входило 33017 православных мирян, 1 архиепископ, 1 епископ, 35 иереев, 6 диаконов, 14 учителей пения, 116 проповедников-катехизаторов.
Сам святитель всей своей жизнью являл пример истинного духовного руководителя, всецело преданного своему служению. Это был человек неистощимой энергии, единой целенаправленности и пламенного трудолюбия. Он говорил: «На покой миссионеру, когда у него есть хоть капля силы служить своему делу, -это для меня представляется несообразным, так что я и в мечтах никогда не пытался примеривать покойный халат. Хочется умереть на той борозде, где Промысл Божий судил и пахать, и сеять». В этих словах - вся его человеческая натура. В личной жизни святитель был подвижнически прост. Он не налагал на себя особых подвигов, но отдавал Господу всю свою душу. На его пути были искушения и самовластия, и самооценки, и усталость, и старческая немощь. Но святитель своей жизнью явил всему миру глубокий опыт преодоления этих искушений, воплощая в жизни заповеди Иисуса Христа.
3 февраля 1912 года, на 76-м году жизни, просветитель Японии архиепископ Николай мирно отошел ко Господу. Святитель был похоронен в Токио, на кладбище Янака. Десятки тысяч японцев - христиан и язычников - провожали его, а перед гробом несли Смоленскую икону Божией Матери «Одигитрия», которую он благоговейно хранил всю жизнь и которая при жизни и кончине была для него благословением Родины.
Имя святителя знала и почитала вся Япония. Даже через 58 лет после его кончины, во время его канонизации, когда верующие хотели перенести его святые мощи с кладбища в собор, им этого не разрешили, сказав, что святой Николай принадлежит всему японскому народу, независимо от вероисповедания, и останки его должны остаться на народном кладбище. Священный Синод Русской Православной Церкви во главе с Патриархом Московским и всея Руси Алексием II 10 апреля 1970 года принял решение о прославлении архиепископа Николая (Касаткина) в лике святых, с именованием - равноапостольный. В Японии святитель Николай до сего времени почитается как великий праведник и особый молитвенный предстатель пред Господом.
До того, как Ванюшка Касаткин стал носить имя Японский Николай, он был сыном обычного сельского дьякона и тесно дружил с адмиральскими детьми семьи Скрыдловых, имение которых находилось по соседству с храмом отца. Приятели однажды спросили его о том, кем он хочет стать, и сразу решили, что он пойдет по стопам своего отца. Но Ваня мечтал стать моряком. Однако его мечты о море отец приструнил и отправил его учиться в духовную семинарию города Смоленска, а потом как одного из лучших учеников его за казенный счет отправляют учиться в духовную семинарию Санкт-Петербурга.
В этом городе и встретились друзья детства, Ваня и Леонт Скрыдлов, который стал выпускником морского кадетского корпуса. На вопрос о том, почему он не стал моряком, Ваня ответил, что бороздить морские просторы моря и океана можно и корабельным священником.
Японский Николай: начало
На четвертом курсе духовной академии Иван из объявления узнал, что Российскому императорскому консульству в Японии нужен священник. Консул Японии И. Гошкевич решил организовать миссионерства в этой стране, хотя в то время там существовал строжайший запрет на христианство.
Иван же сначала, услышав о о Китайской миссии, хотел попасть именно в Китай и проповедовать язычникам, и это желание у него было уже сформировано. Но потом его интерес перекинулся от Китая к Японии, так как он с большим интересом прочел «Записки капитана Головина» о плене в этой стране.
В первой половине 60-х годов XIX века Россия при Александре II стремилась к возрождению, наступило время великих реформ и отмены крепостного права. Усилилась тенденция миссионерства за рубежом.
Подготовка
Итак, Иван Касаткин стал готовиться к миссионерству в Японии. В 1860 году 24 июня он постригается в монахи с именем Николай в честь Великого Чудотворца Николая. Через 5 дней его посвятили в иеродиаконы, еще через сутки - в иеромонаха. И вот 1 августа иеромонах Николай в возрасте 24-лет отправляется в Японию. Он мечтал ней как о своей спящей невесте, которую надо пробудить - так рисовалась она в его воображении. На русском судне «Амур» он, наконец-то, прибыл в страну Восходящего Солнца. В Хакодатэ консул Гошкевич принял его.
В то время в этой стране более 200 лет существовал запрет христианства. Николай Японский принимается за дело. В первую очередь он изучает культуру, экономику, историю и приступает к переводу Нового Завета. На все это у его ушло 8 лет.
Плоды
Первые три года стали для него самыми тяжелыми. Японский Николай пристально наблюдал за жизнью японцев, посещал их буддистские храмы и слушал проповедников.
Сначала его принимали за шпиона и даже спускали на него собак, а самураи грозили расправой. Но на четвертый год Николай Японский нашел первого своего единомышленника, уверовавшего во Христа. Это был настоятель синтоистского храма, Такума Савабе. Через год у них появился еще один собрат, потом еще. Такуме при крещении получил имя Павел, и через десять лет появился первый православный священник-японец. В этом сане ему пришлось пройти через тяжелые испытания.
Первые христиане-японцы
С деньгами было очень туго. Отцу Николаю часто помогал консул Гошкевич, который давал деньги из тех своих фондов, которые обычно держатся для «экстраординарных расходов». В 1868 году в Японии случилась революция: новообращенные христиане-японцы преследовались.
В 1869 году Николай едет в Санкт-Петербург, чтобы добиться открытия миссии. Это должно было дать ему административную и экономическую независимость. Через два года он возвращается в сане архимандрита и главы миссии.
В 1872 году Японский Николай получает помощника в лице выпускника Киевской духовной академии - иеромонаха Анатолия (Тихая). К этому времени в Хакодатэ уже было около 50 православных японцев.
Токио
И уже тогда свт. Николай Японский оставляет все на попечительство священника Павла Савабэ и отца Анатолия и переезжает в Токио. Здесь ему пришлось все начинать заново. И в это время он открывает у себя дома школу русского языка и начинает учить японцев.
В 1873 году примает законодательный акт о веротерпимости. Частная школа в скором времени реорганизовалась в духовную семинарию, которая стала любимым детищем отца Николая (кроме богословия там изучалось много других дисциплин).
К 1879 году в Токио уже насчитывалось несколько училищ: семинария, катехизаторское, причетническое и школа иностранных языков.
К концу жизни отца Николая семинария получила в Японии статус среднего учебного заведения, лучшие ученики которого продолжали учебу в России в духовных академиях.
В церкви увеличивалось количество верующих на сотни. К 1900-му году православные сообщества уже были в Нагасаки, Хего, Киото и Йокогаме.
Храм Николая Японского
В 1878 году начала строиться консульская церковь. Она строилась на благотворительные деньги русского купца Петра Алексеева, бывшего матроса судна «Джигит». На тот момент уже было 6 японцев-священников.
Но отец Николай мечтал о кафедральном соборе. Для сбора средств на его строительство он отправляется по всей России.
Над эскизом будущего храма кафедрального собора Воскресения Христова работал архитектор А. Шурупов. Отец Николай купил участок в районе Канда на холме Суруга-дай. Строил храм английский архитектор Джошуа Кондер семь лет, и в 1891 году он вручил от него ключи отцу Николаю. На освящении присутствовало 19 священников и 4 тысячи верующих. В народе этот храм получил название «Николай-до».
Его масштаб для японских зданий был внушительным, как и возросший авторитет самого Николая Японского.
Война
В 1904 году из-за Русско-японской войны посольство России покинуло страну. Николай Японский остался один. Над православными японцами издевались и ненавидели, епископу Николаю грозила смерть за шпионство. Он публично стал объяснять, что не только национальная русская религия, патриотизм - это верное и естественное чувство любого христианина. Он разослал по храмам официальное обращение, где было предписано молиться о победе японских войск. Так он решил избавить православных японцев от противоречий: верить в Христа и быть японцем. Этим он сохранил японский православный корабль. Его сердце разрывалось, и он не участвовал на общественных богослужениях, а один молился в алтаре.
Потом он заботился о русских военнопленных, которых было к концу войны более 70 тысяч.
Епископ Николай, не бывший в России 25 лет, чувствовал своим прозорливым сердцем надвигающийся мрак. Чтобы отвлечься от всех этих переживаний, он с головой погрузился в переводы богослужебных книг.
В 1912 году 16 февраля в возрасте 75 лет он передал душу Господу своему в келье собора Воскресения Христова. Причина смерти - паралич сердца. За его полувековую деятельность было построено 265 церквей, воспитан 41 священник, 121 катехизатор, 15 регентов и 31 984 верующих.
Равноапостольный Николай (Касаткин), создатель и первоиерарх японской церкви, является выдающимся русским миссионером 20-го века. Почив в 1912 году, он был причислен к лику святых шестьдесят лет после своей кончины (31 марта 1970 года).
Вся жизнь и все силы этого самоотверженного миссионера были отданы проповеди Евангелия и сеянию Слова Божия в Стране Восходящего Солнца, и его равноапостольные труды принесли богатый плод. Наганава Мицуо пишет: “Он оставил потомкам собор, 8 храмов, 175 церквей, 276 приходов, вырастил одного епископа, 34 иереев, 8 диаконов, 115 проповедников. Общее число православных верующих достигло 34110 человек… ”
Протоиерей И. Восторгов, посетивший Японию, писал: “Не было человека в Японии, после императора, который пользовался бы в стране такою известностью. В столице Японии не нужно было спрашивать, где русская православная миссия, довольно было сказать одно слово “Николай,” и буквально каждый рикша сразу знал, куда нужно было доставить гостя миссии. И православный храм назывался “Николай,” и место миссии также “Николай,” даже само православие называлось именем “Николай.” Путешествуя по стране в одежде русского священника, мы всегда и всюду встречали ласковые взоры, и в словах привета и разговора по поводу нас мы улавливали слухом среди непонятных слов и выражений незнакомого языка одно знакомое и дорогое: “Николай”…”
Известный востоковед Д. М. Позднеев, близко знавший святителя, вспоминает: “Вместе с мягкостью, он был железным человеком, не знавшим никаких препятствий, практичным умом и администратором, умевшим находить выход из всякого затруднительного положения. Вместе с любезностью в нем была способность быть ледяным, непреклонным и резким с людьми, которых он находил нужным воспитывать мерами строгости, за что-либо карать или останавливать. Вместе с общительностью в нем была очень большая, долгим опытом и горькими испытаниями приобретенная сдержанность, и нужно было много времени и усилий, чтобы заслужить его доверие и откровенность. Наряду с какой-то детской наивностью веселого собеседника в нем была широта идеалов крупного государственного ума, бесконечная любовь к родине, страдание ее страданиями и мучение ее мучениями… Широкие и святые идеалы, железная воля и неистощимое трудолюбие – вот сущность архиепископа Николая.”
Нельзя не согласиться с А. Платоновой, автором одного из жизнеописаний святителя, которая писала: “Знать о нем возможно более подробно – долг всякого русского человека, потому что такие люди, как архиепископ Николай, – гордость и украшение своей страны.”
Деятельность его была сопряжена с многими скорбями. Архиепископа Николая травили с двух сторон: японцы – как русского политического агента, шпиона, агитатора, сеющего на японской почве измену и симпатии к вероломной, хищнической России; русские – как деятеля, сообщающего Японии о России то, чего ей не нужно знать… Деятельность архиепископа объявлялась, таким образом, не только бесполезною, но и вредною, а на него самого многие в России смотрели как на охваченного странной манией оригинала. Архиепископа Николая спасли для дела две руководившие им во всю жизнь идеи: первая – идея апостольского служения, подвига распространения православия среди язычников; вторая – горячее убеждение, что его работа должна стоять вне всякой связи с политикой.” И в другом месте: “Его проникало то, что он хранил в себе не для земной цели.”
Призвание
Иван Дмитриевич Касаткин родился 1 августа 1836 года в селе Береза Бельского района Смоленской губернии1. Его отец Дмитрий Иванович Касаткин служил диаконом в сельской церкви2. Ребенка назвали Иоанном в честь славного Пророка, Предтечи и Крестителя Господня. Его мать Ксения Алексеевна умерла 34 лет от роду, когда ему было всего пять лет.
Несмотря на крайнюю бедность, мальчика отдали учиться сначала в Бельское духовное училище, а затем в Смоленскую семинарию. С. Недачин пишет: “При отсутствии железных дорог юноша должен был тащиться по ужасным и теперь еще Бельским трущобам к губернскому городу Смоленску для получения образования в духовной семинарии. Далеко не все семинаристы того времени ездили учиться на лошадях. Очень многим из них, наиболее бедным, к числу которых принадлежал и мальчик Касаткин, приходилось идти пешком на протяжении свыше 150 верст, чтобы явиться в стены семинарии.”
В 1856 году он блестяще окончил курс семинарии и был на казенный счет отправлен в Петербургскую духовную академию, где учился до 1860 года.
Прихожанами московского храма Вознесения Господня на Никитинской было установлено, что на месте этого села теперь находится дер. Береза Мостовского сельского округа Оленинского района Тверской области. В 1836 году село Береза являлось центром Березовской волости Бельского района и насчитывало 5 дворов (7 мужчин и 6 женщин). От села в деревне не осталось ни одного дома. Сельская церковь была разрушена в годы Великой Отечественной войны.
Святитель заботился об отце до самой его смерти, ежемесячно отдавая ему часть жалованья.
Молодой человек выказывал выдающиеся способности; предполагалось, что он останется при академии для подготовки к профессорской деятельности, однако решение отправиться в Японию совершенно изменило его судьбу.
Оно было принято совершенно неожиданно. По свидетельству самого святителя Николая, ему до того времени никогда и в голову не приходила мысль о монашестве. Однажды же, проходя по академическим комнатам, Иван Дмитриевич заметил в одной из “занятных” объявление с предложением отправиться кому-нибудь из окончивших академический курс в Японию на роль настоятеля посольской церкви в Хакодате. Несколько товарищей Касаткина уже выразили желание ехать в Японию в сане священника. Приглашение это не произвело на юношу особого впечатления, пусть в свое время его сильно впечатлили воспоминания Головнина о Японии. Он спокойно пошел ко всенощной. И вот, во время богослужения, он вдруг решил, что должен ехать в Японию. Вернувшись от всенощной, он в глубоком волнении направился к ректору академии, преосвященному Нектарию, и заявил ему о своем желании ехать в Японию, но не женатым священником, а монахом. Ректор академии очень сочувственно отнесся к порыву юноши и доложил о его желании митрополиту. В самый непродолжительный срок судьба Ивана Дмитриевича Касаткина была решена.
21 июня 1860 года юношу постригли в монашество с именем Николая. 29 июня, в день святых первоверховных апостолов Петра и Павла, он был рукоположен в иеродиакона, а на следующий день, когда праздновался Собор Двенадцати Апостолов (престольный праздник академической церкви), – в иеромонаха. Епископ Нектарий, постригавший юношу в монахи, нарек его Николаем и сказал: “Не в монастыре ты должен совершить течение подвижнической жизни. Тебе должно оставить самую Родину, идти на служение Господу в страну далекую и неверную. С крестом подвижника ты должен взять посох странника, вместе с подвигом монашества тебе предлежат труды апостольские.”
В конце июня иеромонах Николай покинул Петербург и три дня провел со своими родными в деревне. Простившись с ними, он отправился в далекий путь. С собою он взял Смоленскую икону Божией Матери, которую хранил всю жизнь4.
Дорога в Японию была долгой и трудной. Зиму иеромонах Николай провел в Николаевске-на-Амуре. Здесь он встретился со святителем Иннокентием, просветителем Сибири (в ту пору епископом Камчатским). Последний благословил его на предстоящие труды и посоветовал вплотную заняться изучением японского языка. Видя бедную рясу иеромонаха, епископ Иннокентий купил хороший бархат и сам выкроил из него рясу отцу Николаю. Также он возложил на отца Николая наперсный бронзовый крест, полученный за участие в Крымской кампании.
14 (2) июня 1861 года иеромонах Николай на военном транспорте “Амур” прибыл в японский порт Хакодате.
Хакодате
Первым русским консулом в Хакодате был назначен Иосиф Антонович Гошкевич (1814-1875), личность замечательная во многих отношениях. Он прибыл в Хакодате в третьей декаде сентября 1858 года в сопровождении семьи, морского офицера, врача, священнослужителя (последний по болезни вернулся на родину в год учреждения консульства), четырех слуг и двух служанок.
Еще до прибытия иеромонаха Николая в Японию русское консульство успело построить в Хакодате церковь Воскресения Христова (впоследствии, во время большого хакодатского пожара, эта церковь сгорела, и на ее месте был построен каменный храм). Строил и освящал церковь отец Василий Махов. Болезнь вынудила его уже через год покинуть Японию и вернуться на родину, после чего И. А. Гошкевич и обратился в Синод с просьбой прислать священника с высшим духовным образованием.
Следует заметить, что в эту пору отношение японцев к иностранцам было весьма недоброжелательным. Навязанные западными странами договоры “о мире” вызывали крайнее неудовольствие у самураев, считавших иностранцев “варварами” и ратовавших за их полное изгнание. Соответственно, открытие страны и появление иностранцев способствовали развитию крайней ксенофобии, проявлявшейся порой в открытом насилии. Так, за первое полугодие 1861 года было убито шесть иностранцев. Вооруженные нападения на христиан, в которых японцы видели едва ли не главных своих врагов, происходили в Киото, Эдо и Иокогаме. В Хакодате инцидентов подобного рода не было, однако и к русским японцы относились с ничуть не меньшей, а то и большей подозрительностью, чем к другим иноземцам. Смута, а вместе с ней и антисё-гунские настроения усиливались. В 1862 году началась настоящая гражданская война, закончившаяся в 1868 году отставкой сегуна и созданием императорского правительства. Последним оплотом сил сегуна волею судеб оказался Хакодате, занятый флотом Эномото. Однако флот этот был разбит императорскими силами уже в мае 1869 года. Император переехал в Эдо, получивший после этого название Токио или “восточная столица.” Началась эпоха Мэйдзи – эпоха “Просвещенного Правления.”
“Один Господь знает, сколько мне пришлось пережить мучений в эти первые годы. Все три врага: мир, плоть и диавол – со всей силою восстали на меня и по пятам следовали за мной, чтобы повергнуть меня в первом же темном, узком месте, и искушения эти были самые законные по виду: “Разве я, как всякий человек, создан не для семейной жизни? Разве не можешь в мире блистательно служить Богу и ближним? Разве, наконец, не нужны ныне люди для России более, чем для Японии? ” И т. д. Тысячи наговоров выливают тебе в уши, и это каждый день и час, и наяву и во сне, и дома в келье, и на молитве в церкви. Много нужно силы душевной, великое углубление религиозного чувства, чтобы побороть все это.”
О проповеди не могло идти и речи, ибо “тогдашние японцы смотрели на иностранцев как на зверей, а на христианство как на злодейскую секту, к которой могут принадлежать только отъявленные злодеи и чародеи.” Помимо прочего, молодой миссионер не знал японского языка и не был знаком с японской религией, историей и культурой. “Приехав в Японию, я, насколько хватало сил, стал изучать здешний язык. Много было потрачено времени и труда, пока я успел присмотреться к этому варварскому языку, положительно труднейшему на свете, так как он состоит из двух: природного японского и китайского, перемешанных между собою, но отнюдь не слившихся в один. Кое-как научился я наконец говорить по-японски и овладел тем самым простым и легким способом письма, который употребляется для оригинальных и переводных ученых сочинений.” Сначала его учил японскому переводчик хакодатского губернатора. По рекомендации последнего иеромонах Николай стал посещать частную школу известного своей редкостной эрудицией Кимура Кэнсая. Там же он занялся изучением истории и литературы Японии, а также буддизма, синтоизма и конфуцианства. Помимо Кимуры Кэнсая, его наставниками были Сага Дзюан и Ниидзима Симэта. На кабинетные занятия ушло восемь лет. Практически все это время он занимался по 14 часов в сутки. Тогда же он стал посещать литературные собрания и языческие храмы. Д. М. Позднеев пишет: “Путем постоянного чтения японской литературы и постоянного общения с японцами отец Николай достиг удивительного знания японского разговорного и книжного языка. У него был сильный иностранный акцент, однако это не мешало ему быть понимаемым всеми японцами от мала до велика, богатство словаря и легкость построения фраз давали его речи силу, приводившую в восторг всех японцев… Фразы были краткие, обороты самые неожиданные, но чрезвычайно яркие и сильные.”
“Я старался сначала со всей тщательностью изучить японскую историю, религию и дух японского народа, чтобы узнать, в какой мере осуществимы там надежды на просвещение страны евангельской проповедью, и чем больше я знакомился со страной, тем более убеждался, что очень близко время, когда слово Евангелия громко раздастся томи быстро пронесется из конца в конец империи.”
Первые успехи
Первым обращенным в православие японцем стал Такума Савабе (1835-1913), бывший самурай клана Тоса, жрец старой синтоистской кумирни в Хакодате. Савабе состоял членом тайного общества, поставившего своей целью изгнать всех иностранцев из Японии, и был известен как превосходный фехтовальщик. В качестве учителя фехтования он и приходил к сыну русского консула И. А. Гошкевича. Некогда он странствовал по Японии, зарабатывая на жизнь уроками фехтования. Придя в Хакодате, он женился на дочери жреца синтоистской кумирни и принял не только его фамилию Савабе, но и наследственный жреческий сан и место служения своего тестя.
“Мирно и безмятежно жил Савабе в язычестве. Будучи жрецом древнейшей в городе кумирни, он пользовался уважением народа, получая значительные доходы и зная только довольство и счастье. В семействе у него была прекрасная молодая жена, маленький сын и мать жены. Горд он был своим отечеством, верой своих предков, а потому презирал иностранцев, ненавидел их веру, о которой имел самые неосновательные понятия.”
Подробный рассказ об обращении сурового японца, происшедшем в 1864 году, приведен в книге А. Платоновой.
Савабе то и дело сталкивался с иеромонахом Николаем в доме консула и всегда смотрел на него с такой ненавистью, что однажды тот не выдержал и спросил:
– За что ты на меня так сердишься? Последовал совершенно определенный ответ:
– Вас, иностранцев, нужно всех перебить. Вы пришли выглядывать нашу землю. А ты со своей проповедью всего больше повредишь Японии.
– А ты разве уже знаком с моим учением?
– Нет, – смутился японец.
– А разве справедливо судить, тем более осуждать кого-нибудь, не выслушавши его? Разве справедливо хулить то, чего не знаешь? Ты сначала выслушай да узнай, а потом и суди. Если мое учение будет худо, тогда и прогоняй нас отсюда. Тогда ты будешь справедлив.
– Ну, говори!
Слова иеромонаха Николая потрясли самурая. Он испросил дозволения встретиться с иеромонахом вновь и продолжить беседу. Через некоторое время отец Николай уже писал митрополиту Исидору: “Ходит ко мне один жрец древней религии изучать нашу веру. Если он не охладеет или не погибнет (от смертной казни за принятие христианства), то от него можно ждать многого.”
В письме от 20 апреля 1865 года иеромонах Николай пишет: “Жрец с нетерпением ждет от меня крещения. Он хорошо образован, умен, красноречив и всею душою предан христианству. Единственная цель его жизни теперь – послужить отечеству распространением христианства, и мне приходится постоянно останавливать его просьбы из опасения, чтобы он не потерял голову, прежде чем успеет сделать что-либо для этой цели.”
Об опасности положения Савабе позволяет судить следующий его рассказ: “Открыто читать эту книгу [Евангелие] я не мог, а читать хотелось. Вот я и выдумал читать ее в то время, когда совершал службы в своем мия [т.е. в языческом храме]. Положишь, бывало, перед собой Евангелие вместо языческого служебника, да и читаешь, постукивая в обычный барабан. Никто и не думал, что я читаю иностранную “ересь”.”
Вскоре Савабе привел к иеромонаху Николаю своего друга, врача Сакаи Ацунори. Через некоторое время к ним присоединился третий друг – врач Урано. Японцы стали самостоятельно проводить катехизаторские беседы, и к весне 1868 года уже насчитывалось до 20 человек, готовых принять крещение.
В это время в Нагасаки вновь начались гонения на католиков, в Хакодате же прибыл новый чиновник. В апреле 1868 года иеромонах Николай тайно крестил трех друзей в своем кабинете, после чего они покинули Хакодате. Это были Павел Савабе, Иоанн Сакаи и Иаков Урано. Именно тогда, за пять месяцев до наступления эпохи Мэйдзи, зародилась Японская Православная Церковь7.
На Савабе тут же обрушились тяжкие испытания. Его жена сошла с ума и через несколько месяцев в припадке болезни сожгла собственный дом. Савабе так и не нашел прибежища и в скором времени вернулся в Хакодате. Теперь он не имел не только средств к пропитанию, но и крова. Тогда же, в 1868 году, он был заключен в темницу. Святитель Николай писал: “Перед моими глазами совершился процесс рождения человека к новой жизни благодатью Божьею, а за моими глазами начинался уже другой процесс – процесс испытания и укрепления сил новорожденного Павла.” Восьмилетний его сын по наследственному праву стал жрецом той же кумирни, что давало ему средства кормить себя и больную мать. Позднее Павлу Савабе было дано утешение видеть и сына своего христианином. Испытания лишь укрепили ревность Павла, и в 1875 году он был рукоположен в священника.
“Вторым христианином был у нас г-н Сакай Иоанн. Это был местный врач и близкий друг г-на Савабе, обращенного в христианство. Савабе старался склонить к тому же и своего друга, но Сакай был силен в диалектике, и трудно было победить его; тогда г-н Савабе стал почаще приглашать его ко мне, и мы вдвоем убеждали его. Наконец и г-н Сакай был крещен и даже посвящен в сан священника, в каковом сане скоро, по болезни, и скончался. Третьим христианином был г-н Урано Иаков, также бывший врач. За ним было совершено святое крещение в Хакодате над нынешним о. Иоанном Оно, а затем крестились и некоторые другие. Но означенные лица были главными из первых наших христиан. После того все более и более увеличивалось число принимающих святое крещение, и стала предвидеться возможность систематического распространения христианской веры в Японии. С этою именно целью, для получения на это официальных полномочий, я отправился на время в Россию и, получив там на это разрешение и благословение у Святейшего Синода, опять возвратился в Японию. По моем приезде скоро меня навестил г-н Савабе и, между прочим, сообщил мне о странном, во время моего отсутствия из Японии, поведении г-на Сакая, который проводил все время в заботах о возможно большей выручке денег из своих занятий, тогда как остальные христиане старались, напротив, всем делиться со своими братьями. Услышав об этом, я хотел было обличить г-на Сакая, но с приходом последнего дело тотчас объяснилось. Явившись ко мне, г-н Сакай представил собранные им сто иен (около двухсот рублей), которые пожелал употребить на дела Церкви. Так разъяснилось недоумение г-на Савабе относительно странного по-видимому поведения г-на Сакая.
Другой, подобный по своей видимой странности, случай произошел с г-ном Томи Петром. В одно время все заметили его внезапное исчезновение куда-то. Никто не знал, куда он скрылся. Я спросил жену, но и она не знала, хотя ее лицо не выражало ни горя, ни даже особой озабоченности. Все это было весьма загадочно и продолжалось довольно долго. Но вот, спустя 11 дней после этого, однажды вечером, около одиннадцати часов, г-н Петр Томи является ко мне в сопровождении г-на Сакая. Вижу – худ до невероятности, кости сильно выдались на совершенно изменившемся в своем цвете лице; просто жалко было смотреть на него. На мои вопросы, где он был и почему так сильно исхудал, он ответил, что все это время он проводил в воздержании от сна и пищи и в молитве о скорейшем просвещении братьев-язычников тем светом истины, которого он сам недавно сподобился. Услышав обо всем этом, я был очень изумлен столь трогательным проявлением горячей верности по вере. Но все-таки я должен был заметить ему, что такое дело впредь нужно совершать согласно с установлениями Церкви, ибо иначе можно принести сильный вред своему здоровью.”
Помощь из России
В конце 1869 года иеромонах Николай, испросив отпуск, отправляется в Россию ходатайствовать перед Святейшим Синодом о разрешении открыть в Японии русскую духовную миссию. В Россию иеромонах Николай приехал в феврале 1870 года. Его ходатайство было удовлетворено. 6 апреля 1870 года Александр II высочайше утвердил определение Святейшего Синода об учреждении в Японии русской духовной миссии в составе начальника миссии, трех иеромонахов-миссионеров и причетника. Половину намечаемых расходов брало на себя казначейство, другая половина была отнесена за счет типографского капитала духовного ведомства. Всего духовной миссии ассигновалось 6000 рублей в год и 10000 рублей единовременно. Миссионерские центры располагались в Токио, Киото, Нагасаки и Хакодате. Начальником миссии был назначен иеромонах Николай с возведением в сан архимандрита. Миссия подчинялась ведению Камчатского епископата. Обязанности миссионеров были изложены в “Инструкции для миссии,” представленной иеромонахом Николаем и утвержденной Синодом. Сам архим. Николай писал в 1879 г.: “Характерно для Православной Японии то, что православная миссия, всего 8 лет существующая, при двух за это время существующих миссионерах, без всяких определенных материальных средств, числом христиан была уже вдвое сильнее, чем католическая и все протестантские миссии вместе взятые.” Перед отъездом в Японию архимандрит Николай смог повидаться со стариком отцом. В Хакодате он вернулся в марте 1871 года. Проповедь Евангелия продолжалась и в его отсутствие. В конце года архимандрит Николай крестил в Сендае одиннадцать человек. В 1872 году в Хакодате прибыл иеромонах Анатолий (Тихай), кандидат Киевской духовной академии8. Архимандрит Николай отзывался о нем так: “Лучших помощников я не желал бы!” Он оставляет хакодатскую церковь на о. Анатолия и 4 февраля 1872 года перебирается в Токио.
Переводы Священного Писания и других необходимых книг
Главным делом святителя, начатым еще в Хакодате, был перевод на японский язык Священного Писания и богослужебных книг. Еще в 1869 году святитель Николай писал: “Из всего вышесказанного доселе, кажется, можно вывести заключение, что в Японии, по крайней мере в ближайшем будущем: жатва многа. А деятелей с нашей стороны нет ни одного, если не считать мою, совершенно частную, деятельность… Пусть бы я и продолжал свои занятия в прежнем направлении, но силы одного человека здесь почти то же, что капля в море. Один перевод Нового Завета, если делать его отчетливо (а можно ли делать иначе?), займет еще по крайней мере два года исключительного труда. Затем необходим перевод и Ветхого Завета; кроме того, если иметь хоть самую малую христианскую Церковь, решительно необходимо совершать службу на японском языке; а прочие книги, как Свящ. история, Церковная история, Литургика, Богословие? Все это тоже предметы насущной необходимости. И все это, и другое подобное нужно переводить на “японский,” о котором еще неизвестно, дастся ли он когда иностранцу так, чтобы на нем можно было писать хотя бы наполовину так легко и скоро, как иностранец обыкновенно пишет на своем.” Много позднее он пишет, что в переводческих трудах “заключается вся суть дела миссии. В настоящее время вообще работа миссии, в какой бы то ни было стране, не может ограничиваться одною устною проповедью. Времена Франциска Ксаверия, бегавшего по улицам с колокольчиком и сзывавшего таким путем слушателей, прошли. В Японии же, при любви населения к чтению и при развитии уважения к печатному слову, верующим и оглашаемым прежде всего нужно давать книгу, написанную на их родном языке, непременно хорошим слогом и тщательно, красиво и дешево изданную. Особенное значение у нас имеют книги, выясняющие вероисповедные разности с католичеством и протестантством.”
В Хакодате, за неимением перевода богослужение совершалось на церковнославянском языке, на японском же языке пелись и читались только “Господи, помилуй,” “Святый Боже,” “Верую” и “Отче наш.” При переводе молитвы “Господи, помилуй” возник вопрос, как следует переводить слово “помилуй,” которое зачастую воспринимается как помилование преступника. Епископ Николай говорил: “У нас таких отношений с нашим Богом нет. Мы возьмем слово “аварема.” Так мать “милует” ребенка, “жалеет” в исконном древнерусском смысле.” Там же, в Хакодате, святитель Николай начал переводить Писание с китайского языка, однако вскоре убедился в несовершенстве китайских переводов и перешел к переводу Нового Завета с церковнославянского, который считал точнее русского. Каждый стих сверялся с Вульгатой, Септуагинтой и английским переводом. В трудных местах святитель опирался на толкования святого Иоанна Златоуста. За 4-5 часов работы ему удавалось перевести не более 15 стихов. После того как святитель закончил свой труд по переводу Евангелий и Апостола (первый его вариант), они также стали читаться по-японски. В числе прочего в Хакодате были переведены Послания апостола Павла к Галатам, Ефесянам, Филиппинцам и Колосс Янам, а также половина Послания к Римлянам. Тогда же им были переведены краткий молитвослов (с китайского), чин крещения и присоединения иноверных, “Православное вероисповедание” святителя Дмитрия Ростовского, катехизис для оглашенных, краткое изложение Ветхого Завета, “Толковое Евангелие” епископа Михаила и “Нравственное богословие” митрополита Платона.
Переехав в Токио, святитель Николай прежде всего перевел Октоих, затем Цветную и Постную Триоди, одновременно занимаясь новым переводом Евангелия. Из Ветхого Завета им были переведены все части, необходимые для совершения годичного круга богослужений. Он не доверял менее педантичным переводам католиков и протестантов и потому старался даже не читать их, опасаясь подчиниться им или невольно заимствовать из них что-либо. Заветной мечтой святителя был перевод всей Библии. В 1910 году он говорил, что по его расчетам для завершения этого труда ему требовалось еще пять лет.
“Не перевод Евангелия и Богослужения должен опускаться до уровня развития народной массы, а наоборот, верующие должны возвышаться до понимания евангельских, и богослужебных текстов. Язык вульгарный в Евангелии недопустим. Если мне встречаются два совершенно тождественных иероглифа или выражения и оба они для японского уха и глаза одинаково благородны, то я, конечно, отдам предпочтение общераспространенному, но никогда не делаю уступок невежеству и не допускаю ни малейших компромиссов в отношении точности переводов, хотя бы мне и приходилось употребить и очень малоизвестный в Японии китайский иероглиф. Я сам чувствую, что иногда мой перевод для понимания требует большого напряжения со стороны японцев. Но это в значительной мере объясняется новизной для них самого православия…”
Ряд трудностей и опасностей при переводе был связан и с тем, что многие иероглифы веками использовался буддистами и синтоистами, что придавало им вполне определенный смысловой оттенок, делавший невозможным или рискованным их употребление в православном контексте14. В ряде случаев святитель рассылал перевод того или иного стиха или понятия по приходам с обращенной к духовенству и мирянам просьбой высказаться о нем.
В течение тридцати лет ровно в шесть вечера в келью владыки входил его постоянный сотрудник по переводам Павел Накаи, человек прекрасно образованный, необычайно трудолюбивый и всецело преданный православной вере. Он садился на низенький табурет рядом с епископом и начинал писать под его диктовку. Работа продолжалась обычно четыре часа и заканчивалась в десять вечера.
“Передо мной лежат славянский и греческий тексты богослужения, с книгами под рукою, способствующими правильному уразумению его. У моего сотрудника под руками китайские и японские лексиконы и грамматики, также перед нами китайский текст богослужения, заимствованный нами из Пекина от нашей Миссии. Смотря в славянский текст и проверяя его греческим, я диктую перевод, стараясь выразить смысл с буквальной точностью; сотрудник записывает китайскими иероглифами вперемешку с японскими алфавитными знаками. Трудности перевода в этой стадии заключаются в том, что японская грамматика противоположна нашей, т.е. по-японски поставить подлежащее надо впереди, между ним и сказуемым должно вместить все, что есть в переводе, сколько бы ни было придаточных и вводных предложений, все они должны встать впереди главного сказуемого; в каждом придаточном и вводном – то же расположение частей.
Когда песнь или молитва продиктована и синтаксическое отношение части ее установлено, тогда начинается отделка написанного, причем моя главная забота – не дать ни на йоту уклониться от смысла текста; сотрудник же мой с не меньшей заботой хлопочет в интересах правильности и изящества грамматической и стилевой конструкции речи. Эта часть работы самая трудная и кропотливая. Тут-то особенно нужна китайско-японская ученость, потому что, во-первых, нужно отчетливо знать смысл каждого китайского знака, чтобы из многих однозначащих иероглифов выбрать наиболее употребительный и понятный, во-вторых, нужно обсудить, оставить ли за иероглифом китайское произношение или дать ему японское, потому что иероглифы, переходя из Китая в Японию, принесли с собою китайское однозвучное чтение, которое остается за ними и доселе и которое в полном объеме доступно только глубоким ученым, но которое, градациями сокращаясь и спускаясь вниз, в значительной степени проникло до самых низких слоев народа; в то же время почти каждый знак переведен по-японски и имеет свое японское чтение. Чему следовать? По-видимому, нужно бы держаться чисто японской речи, но весьма часто случается видеть, что японское чтение знака даже для необразованных людей бывает менее понятно, чем китайское. В-третьих, нужно подумать и о том, оставить ли знаки без японской алфавитной транскрипции или, по трудности знаков либо по двусмысленности их, подставить ее и в какой мере. Одним словом, нужно решить, какой язык усвоить переводу. Примысли о важности того, что переводим, любезен нам самый почтенный язык ученый, который не стесняется много ни знаками, ни произношением их и не нуждается ни в какой транскрипции; но этот язык был бы неудобен и для средне ученых, а для мало ученых и совсем непонятен. При мысли о том, что переведенное нами должно быть доступно всем и что в этом именно и должно состоять главное его достоинство, влечет нас к себе язык массы, язык народный, но тогда перевод наш вышел бы до того вульгарным, что им сразу пренебрегли бы все, не составляющие простонародья. Положено нами употреблять язык средний. Этому стараемся и следовать, хотя, по неопределенности признаков и неясности границ, здесь широкое поле для нескончаемых споров, в которых я всячески стараюсь отстаивать наибольшую общепонятность, а мой сотрудник – защититься от вульгаризмов и соблюсти изящность речи. Когда наконец все эти трудности удалены, текст перевода установлен и переведена вся книга, мы опять ее проходим, тщательно сверяя с оригинальным текстом, наблюдая, чтобы по всей книге для одних и тех же оригинальных слов и выражений были употреблены и те же переводные иероглифы и чтения.”
Из бывших студентов семинарии составился целый коллектив переводчиков, работавших над переводом не только русской богословской, но и русской художественной литературы (первоначально в переводческий отдел входили только лица, получившие духовное образование в России, затем в нем стали работать и японцы). Среди них были ректор семинарии Иван Сенума и его супруга Анна Лукинична Сенума, профессор философии и богословия семинарии Кониси Масутаро, проведший 10 лет в России (позднее перешел в протестантство), знаменитый переводчик и ученый Нобори Сёму. Святитель писал: “Пусть переводят и читают. Узнав русскую литературу, узнав Пушкина, Лермонтова, гр. Толстых, Достоевского, нельзя не полюбить России.”
Война
С 1900 года вновь усилились антирусские настроения, которые не могли не сказаться и на отношении к церкви. Д. М. Позднеев приводит характерную выдержку из газеты “Нихон”: “Православная церковь является злостным местом, откуда сыплются проклятия на голову Японии и где молятся о ее поражении. Она всегда была центральным агентством шпионов, состоящих на русской службе. Японцам ненавистен купол русского собора, который, возвышаясь надо всем городом, как бы шлет презрение самому императорскому дворцу, ненавистен храмовый колокол, который каждое воскресное утро своим гвалтом докучает мирному сну жителей.”
После того как в 1902 году был заключен союз между Японией и Великобританией, стало очевидно, что война Японии с Россией неизбежна. На соборе 1903 года епископ Николай вынужден был отвечать на чрезвычайно волновавший японских православных христиан вопрос, должны ли они участвовать в войне против России. Он ответил, что те должны будут выполнить свой долг перед своей родиной вместе со всем народом. В случае начала войны они должны будут относиться к России как к неприятелю, но “воевать с врагами не значит ненавидеть их, а только защищать свое отечество.”
5 февраля 1904 года Япония разорвала дипломатические отношения с Россией. Два священнослужителя, работавших в то время в миссии, вернулись домой. Духовенство и миряне японской церкви обратились к своему епископу с просьбой остаться в Японии. Епископ Николай отвечал, что он уже принял пред Богом решение остаться в Японии, в своей маленькой квартирке при соборе. “Я надеюсь, что объявление военных действий не принесет с собою никакой перемены в деятельности нашей церкви. Катехизаторы будут продолжать проповедовать Евангелие Спасителя, ученики – посещать школу миссии, а я сам отдамся всецело переводу наших богослужебных книг…
Сегодня по обычаю я служу в соборе, но отныне впредь я уже не буду принимать участия в общественных Богослужениях нашей церкви… Доселе я молился за процветание и мир Японской империи. Ныне же, раз война объявлена между Японией и моей родиной, я, как русский подданный, не могу молиться за победу Японии над моим собственным отечеством. Я также имею обязательства к своей родине и именно поэтому буду счастлив видеть, что вы исполняете долг в отношении к своей стране.” Во все приходы японской православной церкви, встревоженные объявлением войны с Россией, было разослано “Окружное письмо,” в котором епископ благословлял японских христиан исполнить свой долг верноподданных, но напоминал: “Кому придется идти в сражения, не щадя своей жизни, сражайтесь – не из ненависти к врагу, но из любви к вашим соотчичам… Любовь к отечеству есть святое чувство… Но кроме земного отечества у нас есть еще отечество небесное… Это отечество наше есть Церковь, которой мы одинаково члены и по которой дети Отца Небесного действительно составляют одну семью… И будем вместе исполнять наш долг относительно нашего небесного отечества, какой кому надлежит… И вместе с тем будем горячо молиться, чтобы Господь поскорее восстановил нарушенный мир…”
Святитель прекратил всяческую переписку с Россией и всецело посвятил себя переводческой работе.
Когда в Японию стали прибывать русские пленные (общее их число достигало 73 тысяч), святитель Николай с согласия японского правительства образовал Общество духовного утешения военнопленных. Для окормления пленных им были отобраны пять священников, владевших русским языком. Каждого пленного, прибывшего в Японию, японская церковь благословила серебряным крестиком. Пленные снабжались иконами и книгами. Сам владыка неоднократно обращался к ним письменно.
Деятельность епископа Николая во время войны была крайне высоко оценена не только в Японии, но и в России. Император Николай II писал епископу Николаю в конце 1905 года: “…Вы явили перед всеми, что Православная Церковь Христова, чуждая мирского владычества и всякой племенной вражды, одинаково объемлет все племена и языки. Вы, по завету Христову, не оставили вверенного Вам стада, и благодать любви и веры дала Вам силу выдержать огненное испытание брани и посреди вражды бранной удержать мир, веру и молитву в созданной вашими трудами церкви.”
Редкий такт и мудрость, проявленные святителем Николаем в годы войны, еще более повысили его престиж в глазах японского общества, когда война кончилась. Этот престиж святого способствовал быстрому преодолению психологических последствий войны и расчистил пути к русско-японскому сближению, которое продолжалось до 1917 года.
Послевоенное время принесло новые испытания. Поток пожертвований на православную миссию в Японии из России почти прекратился. Вследствие этого миссия вынуждена была уволить 30 катехизаторов и закрыть катехизаторское училище.
В 1908 году на Киотоскую кафедру прибыл епископ Сергий (Тихомиров)15. Он быстро овладел японским языком и занялся активной миссионерской деятельностью, разъезжая по всей Японии. Его появление весьма утешило архиепископа Николая, писавшего: “Теперь я могу спокойно умереть в уверенности, что дело миссии в добрых руках,” а также: “…еще бы нам надо двух таких же ревностных миссионеров. Молим об этом Бога и обращаем взоры на Россию.”
Последние годы жизни и кончина
В июле 1911 года было торжественно отмечено пятидесятилетие служения отца Николая на японской земле. Епископ Сергий (Тихомиров) писал: “Вот начали съезжаться со всех концов Японии иереи, катехизаторы… Их только одних было свыше 120 человек, а поусердствовали и многие провинциальные христиане. И вот 75-летний старец ежедневно с раннего утра до позднего вечера сидел в своей комнате и выслушивал доклады иереев о состоянии их приходов, рассказы катехизаторов о проповеди в пределах их ведения или любезно беседовал с какой-нибудь бабушкой, прибывшей из далеких краев. Начался собор… А на нем разве мало дела, волнений? Празднование юбилея… В течение одного дня литургия, молебен, обед в отеле с почетными гостями, музыкальный вечер. Этим мы, молодые, закончили. Но 75-летний старец был приглашен на собрание бывших воспитанниц Суругадайской школы. И пошел. И не столько слушал, сколько говорил и поучал. Нужно было удивляться тому, как мог вынести владыка такой день… А и завтра не обещало отдыха. Долгое, часа на четыре, чтение адресов. А вечером обед на дворе миссии, с сотнями христиан… Но мне кажется, и этот день прошел бы для почившего сравнительно благополучно, если бы не заключительный момент… Воодушевленный речами, владыка встал, с необыкновенной энергией как-то вздернул головой и голосом, которого достало на всю широкую площадь, занятую обедавшими сотнями христиан, предложил спеть японский гимн в честь Его Величества, императора Японии, благодаря религиозной терпимости которого христианство получило возможность не только распространяться, но и пользоваться если не покровительством, то, во всяком случае, полным благополучием. Нужно было видеть необыкновенное возбуждение владыки, его покрытое румянцем лицо. Нужно было слышать, как владыка не только первый запел гимн, но и пел его до конца… Нужно было видеть этот молодой огонь в столь немолодом уже организме. И тогда ясно было бы каждому, что этот момент не мог для расстроенного сердца владыки пройти бесследно…”
Нервное напряжение и переутомление этих дней обострили сердечную астму, которой страдал владыка. Силы его стали быстро таять.
Незадолго до кончины владыка говорил епископу Сергию: “…Роль наша не выше сохи. Вот крестьянин попахал, соха износилась. Он ее и бросил. Износился и я. И меня бросят. Новая соха начнет пахать. Так смотрите же, пашите! Честно пашите! Неустанно пашите! Пусть Божье дело растет! А все-таки приятно, что именно тобой Бог пахал. Значит – и ты не заржавел. Значит, за работой на Божьей ниве и твоя душа несколько очистилась, и за сие будем всегда Бога благодарить.”
В последний раз архиепископ Николай служил в первый день Рождества Христова 1912 года. Через несколько дней его положили в больницу св. Луки в Цукидзи. Однако 5 февраля владыка, спешивший закончить свои дела, настоял на том, чтобы его доставили обратно на Суругадай, и вновь вернулся к переводческой работе. 13 февраля им было составлено последнее донесение Синоду о состоянии дел в миссии.
15 февраля владыка потребовал возобновления проходивших обычно в соседней комнате и отмененных по рекомендации врачей занятий хора и попросил исполнить любимое им “На реках Вавилонских.”
Ночью начался бред, во время которого умирающий несколько раз произнес слово “Воскресение.” 16 февраля в четверть восьмого зазвонил большой храмовый колокол, извещавший о кончине святителя Николая.
Епископ Сергий пишет: “Не стонет уже владыка. Не делает ему впрыскиваний сестра. Лишь тихое чтение Слова Христова, на служение которому владыка отдал всю свою святую жизнь, нарушает таинство смерти, столь очевидное у постели еще так недавно, всего вчера, оживленно беседовавшего и составлявшего план на 10-летнюю работу.
Тело высокопреосвещенного архиепископа лежало в крестовой церкви… В субботу 4 февраля [ст. ст.] утром и вечером после всенощного бдения, в воскресенье после литургии и вечером, в понедельник 6 февраля утром и вечером здесь были совершены торжественные панихиды, всегда в переполненной церкви. Владыка лежал еще не в гробе, ибо гроб не был готов. Чудный обычай мне пришлось наблюдать в эти дни, впервые за время своей службы в Японии! Известная группа христиан, по взаимному соглашению, приходит к телу почившего с вечера и бодрствует до утра, слушая чтение Евангелия.
Тело владыки было отерто святым елеем от мощей святителя Иоасафа Белгородского. На деньги, пожертвованные А. П. Синельниковой, был куплен небольшой участок земли на кладбище Янака (район Уено), где 22 февраля и было совершено его погребение.
С утра на четырех престолах было отслужено четыре литургии об упокоении души архиепископа Николая. В 11 часов в соборе Воскресения Христова началось отпевание, совершавшееся, главным образом, по-японски. Среди прочих венков выделялся венок от императора Японии – этой чести иностранцы удостаивались исключительно редко. После отпевания гроб был обнесен вокруг собора и установлен на колесницу. Похоронная процессия, растянувшаяся на десять километров, направилась к кладбищу. “Рвет неистово хоругви наши ветер. Пришлось их нести в опущенном положении. Идут воспитанники, воспитанницы. Все в однообразных костюмах. У всех в руках пальмовые ветви, символ веры в победу дела владыки в Японии. Многочисленные цветы, сотни венков. Святые иконы, кресты. Иереи, диаконы в священных облачениях… Многие катехизаторы в стихарях. В полном облачении с посохом в руках епископ. Ордена владыки. Все принадлежности архиерейского сана, носившиеся владыкою. В заключение колесница с дорогим гробом, представитель России в шитом золотом придворном мундире. И лента, бесконечная лента христиан…”
